упавшие звезды так холодны фанфик геншин
Печали и горицвет
Тарталья готов спасти принцессу из беды, как и подобает порядочному принцу. Принцесса с опаской, но соглашается. Дальше он должен победить дракона, бросив поверженное тело к её ногам, а потом взять принцессу в жёны и жить счастливо.
Но в их сказке что-то сразу пошло не так. Так что вряд ли концовка будет счастливой.
Я бы назвала это драма!AU
То есть я просто решила усложнить и без того сложные отношения Люмин и Тартальи, всыпав туда стекла и романтики. Вышла какая-то стекловата. Так что если вы любитель стекловатых текстов, то добро пожаловать.
Упавшая звезда
Это мой последний подарок — Рука, занесённая для удара. Не угадаешь: сталь или шёлк? Зачем ты пришёл? Зачем ты. Немного нервно «Не вынуждай меня»
Когда Тарталья исчезает, у Люмин подкашиваются ноги. Она не знает точно, чем вызвана внезапная слабость — потерей крови, падением с высоты, количеством истраченной энергии или тем, что она посмотрела Одиннадцатому Предвестнику Фатуи в глаза. Посмотрела и увидела Тарталью. Потому что маска спала, а без маски — он это просто он. Рыжие волосы, глаза голубые как летнее небо, улыбка эта и… «Если хочешь добить — добей». Она не смогла бы. Конечно, она не смогла. — Люмин! Люмин, как ты? — Паймон мечется рядом с ней в панике так, будто Люмин умирает. Сама она чувствует себя так, будто умерла уже сотню раз подряд. Она стоит, оперевшись на меч, пытается дышать, смотрит в пол. С пореза на щеке на него капает кровь. — Я в порядке. — Ты врёшь, — Паймон почти плачет, — Паймон знает, что ты врёшь. — Ну разве что совсем чуть-чуть, — Люмин улыбается через силу, выпрямляется, старается дышать ровно, несмотря на боль. — Мы же ещё не победили, да? Мы опять не победили до конца. Люмин смотрит в грустные глаза Паймон, и ей хочется сказать, что это всё. Злодей повержен, пора праздновать. Но это будет очередная ложь. — Ещё немного, Паймон, теперь точно последний шаг, — обещает Люмин, делает глубокий вдох и бросается вперёд, надеясь добраться до Нефритового Дворца до того, как силы окончательно оставят её. Она готова сделать этот самый последний шаг, даже если это шаг в бездну.
Люмин даже до конца не помнит, как оказалась в Нефритовом дворце. Или как площадь Нефритового дворца оказалась под её ногами. Она всё время где-то на грани потери сознания, но это не важно. Вообще ничего не важно, кроме атаки Фатуи и Архонта Вихрей. Люмин вынимает меч и готовится снова вступить в бой, потому что с фатуи у неё дважды, а то и трижды личные счёты. Дождь, как ни странно, помогает. Потому что холодная вода, бьющая тебе прямо в лицо, отлично бодрит. А бой заставляет не думать ни о чём постороннем. Ни о ком постороннем. Не думать о Тарталье, о том, где он, как он. Оправится ли после формы духа? Что с ним сделают, если он провалит задание? Не «если», а «когда». Мысленно поправляет себя Люмин, заставив очередного фатуи упасть без сознания. Потому что она точно сделает всё, чтобы запасной план Тартальи провалился с таким же треском, как и основной. Люмин без разбора бросается в самую гущу боя. Вокруг неё вспышки молний, языки огня, острые осколки льда, ветер и водные брызги. Её ранят ещё несколько раз, но она не чувствует боли, она вообще ничего не чувствует, кроме привычной тяжести меча в руке и лёгкого удовлетворения, когда очередной фатуи падает ей под ноги. — Сбавь темп, ты не выдержишь, — кричит ей кто-то. Кто-то из Адептов? Из Цисин? Сама Нин Гуан? Паймон? Люмин не понимает кто. Она уже вообще мало что понимает, кроме того, что бой не закончится, пока Архонт Вихрей не падёт. Или пока не падут они все. Поэтому когда Нин Гуан решает пожертвовать Нефритовым дворцом, Люмин даже не удивляется. И не отказывается, когда её просят помочь. Вонзая меч в камень и обрушивая Нефритовый дворец прямо на Архонта Вихрей, прямо в сердце шторма, Люмин не боится. Она не боится, даже когда её отбрасывает взрывом, когда кто-то тянет ей руку, за которую она уже не успеет схватиться. Падая в бушующую бездну моря, она думает, что за один сегодняшний день земля слишком часто уходила у неё из-под ног. Кто-то кричит её имя, но Люмин не узнаёт голос. Она ждёт, когда морская вода сомкнётся над её головой, но темнота принимает её в свои объятья чуть раньше.
— Кажется, я поймал падающую звезду. Люмин вздрагивает, открывает глаза, осматривается. Она потеряла сознание ещё во время падения, и теперь не понимает, что происходит. Не понимает, но всё равно вырывается. — А ну, отпусти меня! Она дёргается, пытаясь оттолкнуть Тарталью, который держит её на руках. Выходит не очень, потому что сил у неё не осталось совсем. Но каким-то чудом она всё равно ухитряется заехать ему локтем по рёбрам, так что Тарталья невольно кривится от боли. — Хочешь поплавать? — ядовито уточняет он. Люмин всё-таки смотрит вниз и видит там воду. Метры и метры штормящей воды, чёрную глубину, из которой ей уже точно не выплыть. — Ты что, ещё и по воде ходить умеешь? — голос у Люмин недовольный, а ведь Тарталья, вообще-то, только что её спас. Хотя не должен был. — Только когда ловлю падающих в море девушек, и только если они потом не брыкаются. На самом деле Тарталья может заставлять воду принимать любые формы, в том числе он может уплотнить её настолько, чтобы на ней можно было стоять. Только вот, когда эта вода собирается в огромные волны, а у тебя самого в голове всё гудит и плывёт, делать это немножко сложно. Люмин будто из солидарности ненадолго замирает. Ровно на две секунды. — Паймон! — глаза Люмин расширяются в ужасе. — Где Паймон? Отпусти меня! Мне нужно… Что ей нужно, Тарталья так и не узнаёт. Скорее всего, Люмин и сама ещё не придумала. Но вырывается она крайне отчаянно, чуть ли не на плечи ему залезает. Вот же неугомонная. — Она с остальными, — Тарталья поудобнее перехватывает её за талию, чтобы не упала. Чтобы они оба не упали, потому что до берега ещё довольно далеко. — Я видел, как они переместились. Тебя дальше всех взрывом отбросило. Люмин снова замирает. Её пальцы крепче вцепляются в плечи Тартальи. Она мелко дрожит то ли от холода, то ли от усталости, и он прижимает её к себе ещё крепче. И думает о том, какая она всё-таки маленькая, хрупкая и безумно, почти суицидально храбрая. — Провалился твой план, — говорит Люмин и наконец расслабляется, положив голову ему на грудь. В голосе её не слышно ни злорадства, ни даже удовлетворения. — Он мне никогда не нравился, — усмехается Тарталья. Он не чувствует ни расстройства, ни разочарования, только спокойствие. — Тебя теперь накажут? — Волнуешься за меня? — Надеюсь на справедливое возмездие. — То есть нашего боя и этого всего тебе мало? — Вот когда тебя выгонят из Предвестников, будет достаточно. Не казнят, не отнимут Глаз Порчи, не изобьют плетями и не бросят в ледяное озеро, а именно выгонят из Предвестников. Может, не так уж сильно она его ненавидит. Может быть она даже его… Тарталья осторожно опускает Люмин на дощатый помост какой-то крохотной пристани. В первое мгновение ему кажется, что Люмин не устоит на ногах, но она держится. — Спасибо, что спас, — говорит Люмин, не оборачиваясь, глядя прямо перед собой куда-то на Ли Юэ. — А теперь исчезни и больше никогда не попадайся мне на глаза. Тарталья ничего ей не отвечает. Потому что ну что тут ответишь? Прости меня? Я не хотел? Мне так жаль? Всё это либо глупо, либо неправда, а врать Люмин Тарталья больше не хочет. Поэтому он молча исчезает, растворяясь в водных брызгах.
Люмин стоит и смотрит на Ли Юэ, а город расплывается в её глазах, как акварельный рисунок, на который разлили воду. Она стоит, смотрит и ждёт, борясь с желанием обернуться. А когда не выдерживает и оборачивается, за её спиной уже никого нет, только проясняющееся небо и утихающее море. Она обессилено падает на влажные светлые доски пристани. Холод и усталость наваливаются на неё с такой силой, что Люмин понимает — она не встанет. — Вот она, вот! — кричит голос Паймон откуда-то сверху. — Паймон так волновалась! Ну куда же ты делась? Ну зачем ты так? — Прости, — едва слышно отвечает Люмин, с трудом различая силуэт Паймон на фоне чьих-то чужих. — Да ничего, просто не делай так больше, — Паймон гладит её по щеке, стирает слёзы и кровь, всё ещё сочащуюся из раны. — И не плачь, мы ведь победили. Победили же? — Да, Паймон, мы победили, — отвечает Люмин, пока кто-то помогает ей подняться. — Теперь всё хорошо. — Врёшь? — Теперь всё будет хорошо, — исправляется Люмин, — честно-честно.
встретимся там, где живут падшие звезды
(продолжение описания, которое не влезло)
Итэр — всего лишь студент колледжа, изо всех сил старающийся подготовиться к выпуску вместе со своей сестрой, в то время как его начинают преследовать странные и зловещие сны. Эти дурные ощущения только усугубляются, когда он встречает странного человека в историческом музее, посещающего ту же выставку, что и он: посвященную богам и адептам давно минувших лет. Чувство близости, которое он испытывает от незнакомца, заставляет его искать смысл своих снов и тайны, скрытые под ними.
Глава 1.
Из его горла вырывается слабый кашель, густой от грязи и крови. Он стоит посреди облака пыли, звуки битвы все еще звенят в его ушах. Его желудок горит огнем, которого он раньше не чувствовал, да таким сильным, что по сравнению с ним немеют кончики пальцев на руках и ногах. Он смутно осознает, что его окружает, но голоса, которые взывают к нему, превращаются в неразборчивые помехи, прежде чем достигают его ушей. Кто они? Что они говорят? Его колени подгибаются, они уже недостаточно сильны, чтобы выдержать его собственный вес. Он готовится к удару, который не произойдет — сильная рука обхватывает его за плечи, прежде чем он успевает упасть. Он слабо слышит крик, но его уши, похоже, перестают функционировать, а зрение слишком затуманено, чтобы разглядеть какие-либо примечательные черты человека, склонившегося над ним. Он знает, что умирает. Из последних сил он поднимает руку, чувствует, как кончики его пальцев касаются грязной, окровавленной кожи… Звук будильника собственного телефона врывается в сон Итэра, неохотно возвращая его в мир бодрствования. Он перекатывается на бок, щурится и шарит по верхней части тумбочки, пока не находит проклятый предмет и не отключает трель. Тихо застонав, он смотрит на время, указанное на дисплее. Сейчас половина шестого утра. Ему нужно будет встать и уйти до половины седьмого, если он хочет успеть в колледж вовремя, чтобы успеть на автобус, который отвезет его в музей, который сегодня посещает его группа. В течение нескольких долгих, трудных минут он подумывает о том, чтобы вернуться в постель и полностью забыть обо всей поездке, но его желание сохранить свои оценки в конечном итоге побеждает. Подавив зевок рукой, он выдергивает ноги из-под одеяла и идет начинать свой день.
Печали и горицвет
Тарталья готов спасти принцессу из беды, как и подобает порядочному принцу. Принцесса с опаской, но соглашается. Дальше он должен победить дракона, бросив поверженное тело к её ногам, а потом взять принцессу в жёны и жить счастливо.
Но в их сказке что-то сразу пошло не так. Так что вряд ли концовка будет счастливой.
Я бы назвала это драма!AU
То есть я просто решила усложнить и без того сложные отношения Люмин и Тартальи, всыпав туда стекла и романтики. Вышла какая-то стекловата. Так что если вы любитель стекловатых текстов, то добро пожаловать.
Память о свете звёзд
Дальше Ещё одну ночь Ты будешь со мной, После раскаешься. Время Веретеном колется в пальцах, Не засыпай пока… Немного нервно «Веретено»
— Не слишком ли много времени ты проводишь с этой девчонкой, Чайльд Тарталья? Улыбка Синьоры холодная и острая как изгиб сабли. Тарталья ненавидит, когда она произносит его титул, потому что в её устах он звучит как издёвка. — Не больше, чем нужно для задания, — отвечает Тарталья, не снимая с лица равнодушного выражения. Не больше, чем нужно для его задания — раздать Люмин все нужные указания и иногда проследить из тени за их исполнением. И для её заданий — выполнять бесконечные просьбы жителей Ли Юэ. То есть да, он проводит с Люмин всё своё свободное время. Но исключительно в рамках заданий. Ничего лишнего. Ничего личного. — А мне вот кажется, что мои люди видят вас вместе чаще, чем это необходимо. Синьора обходит небольшую комнату в банке северного королевства по кругу. Ступает мягко, почти неслышно, как снежный барс. Тарталье кажется, что один неверный ответ, и она попробует вцепиться ему в шею. Он почти хочет ответить неверно. — Если люди достопочтенной Синьоры что-то слишком часто видят, может, стоит приказать им не смотреть? — Тарталья улыбается ей слишком нагло для того, кто не нарывается. Но Синьора милостиво делает вид, что не замечает, и продолжает: — Не понимаю, что ты в ней нашёл. Она слаба, да и красотой не блещет. Ты с рождения лишён чувства вкуса или отбил его, когда головой пробивал путь в Предвестники? Тарталья пропускает оскорбления мимо ушей. При других обстоятельствах, он бы попытался развести её на хорошую драку, но не драться же друг с другом посреди Ли Юэ. Тем более, эти слова его на самом деле не слишком задевают. Люмин и правда не самый сильный боец, которого ему доводилось видеть. Но его завораживает пластика её движений, лёгкость взмаха её меча. Люмин не самая красивая встреченная им девушка. Та же Синьора намного красивее, но её красота холодная, будто высеченная во льду, неживая. А в Люмин есть что-то такое, чему сам Тарталья не знает названия, но, может, это память о свете чужих звёзд меняет её глаза так, что он не в силах оторвать взгляд. А ещё ему нравится, как она подшучивает над ним и Паймон. С каким вниманием выслушивает даже самые незначительные просьбы. То, что находит на всех время. Не остаётся безучастной. Раньше Тарталью это скорее раздражало. Такие «хорошие» ребята всегда выставляли свою хорошесть напоказ, у Люмин же всё выходит до странного естественно. И со здоровым реализмом. «Мне нужны деньги», — говорит Люмин, а не: «Я хочу помочь всем на свете, чтобы все были счастливы». Но если бы дело было только в деньгах, она, конечно, давно бы просто взяла их у Тартальи. — С каких пор тебя волнует мой вкус? — усмехается Тарталья. — Ревнуешь? Синьора замирает напротив него, глядя прямо в глаза. Её улыбка хищная, а взгляд холоднее зимней безлунной ночи. — Только в твоих мечтах, Чайльд. — Скорее уж в кошмарах.
Люмин вдыхает очень глубоко, так глубоко, что от запаха благовоний кружится голова. Потом выдыхает, медленно, и на выдохе произносит: — Повторяю: я не хочу никого «охмурить», «околдовать», тем более «окольцевать», «соблазнить» и… как вы сказали? — Заворожить бесподобным ароматом цветущего благоухания, свежего, как весеннее утро, и яркого, как первая любовь, — говорит парфюмерщица. — Вот этого тоже я не собираюсь делать. Благовония нужны мне для… — Для подруги? — парфюмерщица смеётся. — Да, конечно, у всех есть одна подруга, которая, конечно, совсем не они сами, и которая хочет… — Похоронить Властелина камня? — уточняет Люмин, скрещивая руки на груди. — Эм, — парфюмерщица впадает в ступор. — Весьма необычный эвфемизм. «Потому что это не эвфемизм!» — мысленно кричит на неё Люмин, но вслух произносит только: — Пожалуйста, делайте свою работу. Подготовка к похоронам Властелина камня отняла у них с Паймон огромную кучу времени. Тарталья же не предупредил, что, кроме обычного хождения за покупками с Чжун Ли, им придётся тестировать образцы камней, подбирать нужные цветы, искать мастеров и рабочих. А главное им придётся за всё расплачиваться! У Люмин уже уши горят. Ведь теперь, когда она подходит к Тарталье и говорит: «Понимаешь, тут такое дело…» Он сразу спрашивает: «Сколько?» И смеётся. Потому что со стороны это, наверно, правда смешно. А вот Люмин стыдно, она никогда в жизни не просила ни у кого столько денег. Ещё и из-за метеоритного дождя и проблем, вызванных им, ей приходится метаться из Мондштадта в Ли Юэ и обратно. Из-за этого всего Люмин начинает чувствовать себя нищей бродяжкой и попрошайкой. Венти бы назвал это истинно свободным образом жизни, но Люмин, наоборот, чувствует себя загнанной рабочей лошадью и буквально валится с ног. А тут ещё и парфюмерщица эта с гиперфиксацией на теме любви и флирта. — А с ней мы тоже сами расплачиваться будем, да? — шепчет ей в ухо Паймон. — Давай спрячем куда-нибудь всю нашу мору и пойдём к Тарталье, а? — Не впутывай его сюда, — шикает на неё Люмин. При слове «его» парфюмерщица хищно сверкает глазами, но Люмин смотрит на неё уже с откровенной угрозой. Потому что ещё одно слово про охмурение, и она просто не выдержит. Люмин никогда в жизни никого не охмуряла. Она категорически не умеет флиртовать. Даже у брата это получается лучше, потому что он может просто быть милым и всё, все сердца его. Люмин не умеет быть милой. Она умеет язвить и бить всех мечом. Для спокойной жизни этого вполне хватает. — Думаешь, её духи правда способны заставить кого-то влюбиться? — продолжает шептать Паймон. — А ты хочешь кого-то «зачаровать»? — Люмин скептично выгибает бровь. — Может, если побрызгать на тебя чем-то, то Тарталья влюбится и отдаст нам всю свою мору? — по лицу Паймон расползается хитрющая улыбка, а глаза жадно сверкают. — И что нам потом делать с влюблённым Тартальей? — Как что? Паймон всё продумала! Мы возьмём его в заложники и потребуем выкуп у Снежной! Он же не навредит девушке, которую любит, вот и будет сидеть смирно, — Паймон хихикает так, как всегда хихикает, когда думает, что она истинный злой гений. — О да, так мы и поступим. Люмин снова вздыхает очень-очень тяжело. От запаха благовоний начинает болеть голова. Теперь этот запах точно в неё впитается. Какой ужас. Нет, влюблять в себя Тарталью или влюбляться в него Люмин точно не собирается. Потому что как бы он ни улыбался, как бы ни пытался выглядеть безобидным, он Предвестник Фатуи, и Люмин не забывает об этом ни на минуту. У каждого его действия есть скрытый мотив, каждая улыбка скрывает за собой что-то. Так что никакой романтики. Но вот поблагодарить за… оказанное содействие его можно. Только формальная вежливость. Ничего лишнего. Ничего личного.
Когда Тарталья выходит из комнаты на свежий воздух, у него будто гора с плеч падает. Да что там, все горы Ли Юэ разом, и жить становится гораздо легче. Синьора не самая приятная собеседница. И на самом деле, если бы Тарталья боялся её, иметь с ней дело было бы легче. Потому что просто бояться куда проще, чем сдерживать желание вызвать кого-то на бой. Он останавливается на одном из мостов, упирается локтями в красные лакированные перила и смотрит на воду. Его размытое отражение смотрит на него в ответ как-то слишком устало. Тарталья глубоко вдыхает, для успокоения. Но успокоиться не получается, потому что он думает о Люмин. Тарталье не нравится, что она вмешалась во все эти дела с метеоритами. Точнее, ему не нравится, что Люмин вмешалась в то, во что уже вмешался Скарамучча. Потому что, по мнению Тартальи, он на голову больной. А самого Тарталью тоже не все считают здоровым, так что… Так что ему хочется добраться до Скарамуччи, схватить его за шкирку, поднять так, чтобы его ноги даже не касались земли, хорошенько тряхнуть и сказать: «Не смей приближаться к ней даже на десяток километров. Лучше вообще не находись с ней в одной стране. Даже на одном континенте. Оптимально — в одном и том же мире не находись». Но нет лучше способа привлечь к Люмин внимание Скарамуччи. Хотя она уже и так, судя по всему, с этим справилась. Хотя Тарталья предупреждал её. Люмин его слушает. Слушает, но делает так, как считает нужным. Это невыносимо. Но Тарталье почему-то нравится. Ещё он думает о том, что скоро всё закончится. Концовку этой сказки Люмин всё-таки переживёт и, может, даже не запомнит. Память о солнце этого мира станет лишь одной маленькой искоркой в её глазах. Далёким отсветом. А Тарталье хочется, чтобы она запомнила именно его. Ему хочется оставить ей после себя что-то. Что-то кроме преданных ожиданий и горечи разочарования.
— У меня только один вопрос — зачем мелкая машет на меня руками? Паймон тут же прячет руки за спину, отворачивается и начинает насвистывать. Люмин прикладывает руку ко лбу. Она не знает, чего ей больше хочется – засмеяться или страдальчески застонать. От неё и так благовоньями пахнет за километр, пчёлы и бабочки слетелись к ней со всего Ли Юэ. Так что Тарталья вряд ли не чувствует чарующего аромата. Если бы парфюм и правда действовал как любовное зелье, Тарталья бы уже валялся у её ног. А он пока вроде стоит, не падает. — Ты точно ничего не чувствуешь? Совсем-совсем ничего? — спрашивает Паймон, старательно делая вид, что интересуется ненавязчиво. Так ненавязчиво, что ничего не заподозрил бы только тупой. — Вы ограбили парфюмерный магазин, но разбили всё награбленное по дороге? Ненормальный парфюмер похитил вас и использовал как подопытных? Или вы просто… — Нет-нет! — Паймон недовольно машет руками. — Разве ты не замечаешь, что Люмин сегодня особенно прекрасна. Так прекрасна, что хочется отдать ей всю свою мору! — Люмин прекрасна каждый день и каждый раз по-разному. И я всегда готов отдать ей всю свою мору, — Тарталья улыбается. Паймон ликует. Люмин хочется приложиться головой о ближайшую стену и выть. Рейзор, кстати, научил её выть очень натурально, совсем по-волчьи, так что она может, да. Но страдальческие завывания приходится отложить на потом, как и вообще всё, потому что в конце улицы Люмин замечает миллелита. Она всё ещё несколько вне закона, так что миллелиту лучше бы не замечать её. Не долго думая, Люмин хватает Тарталью за руку и затаскивает в ближайшую подворотню. Даже не подворотню, так, узенький проход между домами, куда ни одному нормальному человеку в голову не придёт залезть. Люмин, к счастью, ненормальная. Собственно, только благодаря этому и существованию таких подворотен её ещё и не поймали. — Правильно, так его! — радостно пищит ей в самое ухо Паймон. Люмин хочет спросить, что правильно, кого его и как так? Но быстро понимает, что подворотня совсем узкая, и двум людям тут даже нормально не встать. Поэтому она буквально зажала Тарталью у стены, ладонями упёрлась в каменную кладку по бокам от его рук, головой прижалась к его груди и стоит, смотрит в сторону улицы, ждёт, когда опасность минует. — Вот так его и держи! — продолжает подбадривать её Паймон. — Это похищение? — уточняет Тарталья. — Да! — Паймон от радости переворачивается в воздухе. — Нет! — в голосе Люмин уже почти слышится отчаянный волчий вой. — Ты нечто, принцесса, — смеётся Тарталья, и Люмин чувствует этот смех и чужое тепло собственной кожей. Чувствует, что от Тартальи пахнет свежестью и озоном, как перед грозой. Миллелит почему-то всё никак не проходит мимо злосчастной подворотни. Вся ситуация просто ужасно смущает. Люмин очень хочется выть, но выходит только тихий позорный скулёж. — Меня у стенки ещё никто не зажимал, — неуместно радостно сообщает Тарталья. Они с Паймон оба получают от ситуации удовольствие, только явно по разным поводам. — О, я рада, что я у тебя первая, — раздражённо отвечает Люмин. Она не видит в ситуации абсолютно ничего весёлого. — Теперь ты точно меня не забудешь. — Тебя невозможно забыть, Люмин, — голос Тартальи тёплый, как июльское солнце. И под этим теплом что-то холодное и колючее внутри Люмин начинает таять. Люмин стоит в подворотне, прижимаясь щекой к груди Тартальи, слушает, как бьётся его сердце, и думает, что демоны с ним с этим миллелитом, пусть хоть всю вечность там бродит, лишь бы ещё так постоять.
— Понимаешь, тут такое дело… — говорит Люмин, чувствуя, что сейчас сгорит со стыда. — Сколько? — спокойно спрашивает Тарталья, прислоняясь спиной к деревянной колонне. — Три миллиона… — выдыхает Люмин страдальческим шёпотом. Ей эти цифры произносить страшно, но Тарталья даже в лице почти не меняется. Только взгляд становится более заинтересованным. — Рассказывай, — говорит он, а Люмин хочется провалиться под землю. Потому что она что ли правда надеялась, что он даст ей столько денег и не потребует объяснений? — Всё началось с Кокосовой козы, — начинает Люмин. Ей не верится, что она это говорит, потому что, когда произносишь вслух, начинает звучать ещё глупее. Но Тарталья слушает её с очень серьёзным лицом, и Люмин не знает, лучше ей от этого или хуже. И она рассказывает ему про девочку-зомби из хижины Бубу, про Кокосовую козу, которой, конечно, не существует, про починку огромной катапульты, про похитителей сокровищ и, наконец, про то, что Вечный ладан стоит три миллиона моры. Когда Люмин заканчивает, Тарталья не говорит ничего. И это противоестественно. Потому что скорее во всех морях кончится вода, чем у Тартальи кончатся слова. Уголок его губ странно дёргается, и Люмин думает, что сейчас он разозлится. Ей обычно несложно признавать свои ошибки, извиняться, но ей почему-то очень не хочется, чтобы Тарталья злился. Злился именно на неё. Она уже открывает рот, чтобы начать извиняться, но не успевает. Потому что Тарталья начинает безудержно смеяться. Люмин смотрит на него со смесью шока и ужаса, а Тарталью загибает от смеха так, что он держится за колонну, чтобы не упасть. — Кокосовая коза, — с трудом говорит он через смех, — серьёзно? Как ты могла на это повестись? — Откуда мне знать, что водится в вашем мире?! То есть огромная огненная орхидея — это, по-твоему, нормально, а Кокосовая коза нет?! — вспыхивает Люмин. Она чувствует, как у неё краснеют щёки и даже уши. Её будто всю окутывает жаром, и она не знает, куда от этого деться. — И твоё лицо, о Архонты, ты бы только видела своё лицо, — говорить сквозь смех явно очень трудно, но Тарталья старается, хотя Люмин хочется, чтобы он замолчал. — Такое глубокое выражение раскаяния. Ты будто в храм на исповедь пришла. Что-то вроде «да простят меня Архонты, я уверовала в существование Кокосовой козы». Люмин прячет лицо в ладонях, потому что ей снова хочется бессильно выть, и одновременно её тоже начинает разбирать дурацкий смех, потому что когда Тарталья смеётся, невозможно не смеяться вместе с ним. — Он не задохнётся? — взволнованно спрашивает Паймон, глядя на Тарталью. — Надеюсь, что задохнётся! — говорит Люмин из-за прислонённых к лицу ладоней. Сквозь щели между пальцами она смотрит на Тарталью, потому что невозможно же не смотреть. Потому что когда Тарталья смеётся так искренне, Люмин забывает, что он Предвестник Фатуи. Едва заметный флёр опасности, постоянной невысказанной угрозы, следующий за ним как тень, исчезает. В такие моменты Люмин не может заставить себя быть осторожной, подозрительной. В такие моменты ей хочется быть как можно ближе к нему. — Если я задохнусь, кто же даст вам денег? — отсмеявшись спрашивает Тарталья и стирает выступившие на глазах слёзы. — То есть ты всё-таки дашь нам денег! — Паймон хлопает в ладоши, будто забыв, что эти три миллиона уйдут не ей, а хозяину лавки. — Конечно, я давно так не смеялся, так что за это и трёх миллионов не жалко, а ещё, знаешь, — улыбка Тартальи вдруг становится мягче, а взгляд серьёзнее, — мне немного льстит, что есть проблемы, с которыми ты не можешь справиться без меня. Люмин отводит глаза. Потому что когда Тарталья смотрит на неё так, её сердце бьётся быстрее и громче. Это странное и неловкое чувство. Но Люмин почти нравится. Ей хочется ответить, что она бы и без него справилась. Как-нибудь. Но вместо этого она говорит: — Спасибо. Я правда могу на тебя положиться. Улыбка Тартальи не меняется, но в глазах на мгновенье мелькает что-то странное. Будто трещинка пробегает по тонкой каменной пластинке. Люмин думает, что ей показалось, а Тарталья вдруг переводит тему. — У меня есть кое-что для тебя. Ну кроме трёх миллионов. — У меня тоже, — вспоминает Люмин. Из-за всего этого подарок совсем вылетел у неё из головы. — Ну кроме долгов. Слыша тихий смешок Тартальи, Люмин роется в кармане и достаёт оттуда подвеску. Маленькие камушки складываются в созвездие Небесного кита. — Хочу сделать тебе подарок в благодарность за оказанную помощь, — говорят они хором, поворачиваясь друг к другу. В руке Тартальи тоже подвеска, только с созвездием Звёздного путника. Они смотрят друг на друга удивлённо, а потом тихо смеются. — «В благодарность за оказанную помощь», — передразнивает их Паймон, — вы такие формальные, ужас, Паймон совсем не нравится. Давайте нормально, можете даже не хором. — Я правда хотела тебя поблагодарить, — говорит Люмин, почему-то снова чувствуя смущение. — Я хотел, чтобы у тебя что-то осталось на память обо мне, — говорит Тарталья и тоже почему-то выглядит немного смущённым. — Паймон думает, что ты мог бы подарить на память миллион миллионов моры, такое уж точно невозможно забыть, — говорит она, скрещивая маленькие ручки, — но это тоже пойдёт. А Люмин держит в руке подвеску с созвездием Звёздного путника и не может перестать улыбаться.
Спасибо всем огромное за внимание к этой работе, я правда очень рада такому количеству ждущих проду, лайкам и особенно комментариям.
Всех с Йолем, кстати, то есть с Самой длинной ночью