у русских женщин есть такие лица к ним надо приглядеться не спеша
У русских женщин есть такие лица к ним надо приглядеться не спеша
Никто не встретил женщину с ребенком.
Сосед ей вещи вынести помог.
Она стояла, отойдя в сторонку,
В людском потоке малый островок.
Тревога, боль, обида, ожиданье
Переливались в голубых глазах,
А в потаенной глубине сознанья
Уже рождался, разрастался страх.
Не за себя, не за ребенка даже,
За мужа страх: «не заболел ли он?»
Вдруг громкое, ликующее: «Маша.
С ума сойти, обегал весь перрон.
Вагон не указала в телеграмме,
Заждался весь!» И на виду у всех
… показать весь текст …
Гордым легче — гордые не плачут,
Ни от ран, ни от душевной боли.
На чужих дорогах не маячат,
О любви, как нищие, не молят.
Широко расправленны их плечи,
Не гнетёт их зависти короста…
Это правда — гордым в жизни легче.
Только гордым сделаться не просто.
Гордым легче-гордые не плачут…
Лишь порой в подушку по ночам
Скрежет боли и слезу запрячут…
И порой рыдают по ночам…
… показать весь текст …
Два хороших сына у меня! Две надежды, два живых огня! Мчится вечность по великой трассе, у меня две юности в запасе. Жизнь горит во мне неугасимо, у меня две вечности, два сына.
Не для себя деревья плодоносят… И реки чистых вод своих не пьют… Не просят хлеба для себя колосья… Дома не для себя хранят уют… Себя мы с ними сравнивать не будем, но каждый знает, эту жизнь любя… Что, чем щедрее отдаёшь ты людям, тем радостней живешь и для себя!
Берегите старых людей
Для весенних весёлых ветвей
Корни более чем родня…
Берегите старых людей
От обид, холодов, огня.
За спиной у них — гул атак,
Годы тяжких трудов и битв…
Но у старости — ломок шаг
И неровен дыханья ритм.
Но у старости — силы не
Дней непрожитых мал запас…
Берегите старых людей,
Без которых не было б вас!
Не надо ОДИНОЧЕСТВА бояться, живущим в многолюдной быстрине,… оно даёт нам с МЫСЛЯМИ собраться и с СОВЕСТЬЮ побыть наедине…
« Откинув бремя повседневности,
В ночной целительной глуши,
Перебираю драгоценности,
Хранимые на дне души.
Их у меня не так уж много,
Но больше и не надо мне…
При подведении итогов
Они не падают в цене!
Неважно: молодость иль старость,
Дорога есть, и я иду…
Всё лучшее в душе осталось,
И сердце с совестью в ладу.».
Любовь без страсти —
Это дружба.
Страсть без любви —
Почти вражда.
Едва разлука выстелет снега,
К нам входит одиночество без стука.
В нём часто видят хитрого врага,
А я нежданно обрела в нём друга.
Не надо одиночества бояться,
Живущим в многолюдной быстрине,
Оно даёт нам с мыслями собраться
И с совестью побыть наедине.
«Не надо одиночества бояться»
Коль сердце и разум затеяли спор,
Не жди для себя добра.
Любовь отгорит, как ночной костёр,
Едва дотянув до утра.
Случается в жизни такая беда…
Не сразу узнать нам дано,
Что сердце и разум
Сильны лишь тогда
Когда они заодно!
***
Любовь без страсти — это дружба.
Страсть без любви — почти вражда.
Ей всё, чем жил доныне — чуждо,
Ей мысль, ей боль твоя — чужда!
Союз любви… С какою силой,
Надеждой, верностью живой
Мы говорим любимым: «Милый»,
… показать весь текст …
Помедли, Осень, не спеши
Разматывать свои дожди,
Свои туманы расстилать
На зыбкую речную гладь.
Помедли, осень, покажи
Мне желтых листьев виражи,
Дай убедиться, не спеша,
Как тишина твоя свежа.
И как бездонна неба синь
Над жарким пламенем осин.
Нет ничего доверчивей ребёнка,
Когда он спит к твоей груди припав.
Его дыханье бережно и тонко,
Оно нежее, чем дыханье трав.
Как шар земной наш
С матерью вселенной…
С твоей судьбой он нераздельно слит
Комочек жизни, тёплый и бесценный,
Так сладко мне, он руки тяжелит…
Гордым лeгчe, гордыe нe плaчут. ни от рaн, ни от душевной боли. нa чужих дорогaх нe мaячaт, о любви, кaк нищиe нe молят.
ПЕЛАГЕЯ ГАВРИЛОВНА
Бабка моя,
Пелагея Гавриловна,
Хлеб выпекать была
мастерица.
Почтительно с ним говорила
она:
— Батюшка,
В печку извольте садиться!
Метали руки ее проворные
Большие ковриги,
Почти пудовые.
Как я любила горбушки черные,
За пряники их почитала медовые!
Согнули в дугу работящую спину
… показать весь текст …
У русских женщин есть такие лица:
К ним надо приглядеться не спеша,
Чтоб в их чертах могла тебе открыться
Красивая и гордая душа.
Такая в них естественность, свобода,
Так строг и ясен росчерк их бровей…
Они, как наша русская природа —
Чем дольше смотришь, тем ещё милей.
Лишь малый шаг —
И замкнут круг.
… Еще не враг.
Уже не друг.
В угоду женщине неумной
Он то не замечает мать,
А то вдруг мелочно и шумно
Её возьмется укорять
За то, что расшалились дети
И пригорело молоко.
Не потому ль она в ответе,
Что обижать её легко?
Она всё стерпит без упрёка,
Не проклиная, не грозя,
И только, может, раньше срока
Закроет добрые глаза.
И сыну станет всё постыло…
Поймёт он, подавляя стон:
… показать весь текст …
А счастье?
Может, в том оно и есть,
Когда живёшь,
Не думая о счастье!
Людмила Константиновна Татьяничева (1915—1980) — русская советская поэтесса, прозаик, общественный деятель.
Она родилась 6 (19) декабря 1915 года в в тихом среднерусском городке Ардатове в семье сельской учительницы и студента-медика. В 10 лет осталась круглой сиротой.
На воспитание девочку взяли бездетные родственники из Свердловска. В этой интеллигентной семье всячески поощряли поэтический дар Людмилы, который она унаследовала от матери.
В 19 лет, прервав учебу в Свердловском институте цветных металлов, отправилась по зову души на строительство Магнитки, где её в 112-м «писательском» бараке приютила семья поэта М. М. Люгарина. Работала в «Магнитогорском рабочем» – репортером, литработником в отделе писем, руководителем отдела культуры и быта. Литературная жизнь Магнитогорска тех лет била ключом. В ней участвовали Борис Ручьев, Василий Макаров, Александр Авдеенко, Михаил Люгарин, Марк Гроссман, Вячеслав Дробышевский, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов и другие.
Работу, творчество, общественную деятельность, воспитание сына Людмила Татьяничева совмещала с обучением в Литературном институте имени Горького.
В 1944 году в Челябинске вышел ее первый сборник «Верность». Через несколько месяцев поэтесса возглавила областное книжное издательство. И на этой должности стала «крестной матерью» для многих молодых южноуральских поэтов.
В 1965 году переехала в Москву, где 10 лет работала секретарем правления Союза писателей РСФСР.
Ее награды: орден Октябрьской революции (1975), орден Трудового Красного Знамени (1965, 1971), орден «Знак Почета» (1952, 1960). В 1971 году за книгу стихов «Зарянка» удостоена Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького.
Скончалась Людмила Татьяничева 8 апреля 1980 года. Похоронена на Кунцевском кладбище в Москве.
У русских женщин есть такие лица
«Я могу себе присниться
И вином, и виноградом,
И летящей к морю птицей,
И поющим снегопадом*. «
В снах бываю кем угодно,
Но один мне снится чаще –
Я блуждаю безысходно
По людской дремучей чаще,
И, заглядывая в лица,
Я ищу в них искры света,
Но безжизненны глазницы,
Нет ответа, нет ответа…»
Прохожу сквозь водопады,
Вижу в омута глубинах
Город мой в тисках осады,
Мужа верную дружину.
На траве, испепеленной
Янычар ночным набегом
Прорасту в тумане сонном
Не растоптанным побегом.
Принесенный издалека,
Сына стон терзает душу.
Криком боли не нарушу
Памяти о яснооком.
«День упал, как лист платана –
Тихо, медленно, весомо.
Из вечернего тумана
Проступает контур дома.
Он, причудливо размытый
Очага родного дымкой,
Манит дверью приоткрытой»
Из под шапки невидимки.
Дом, туман, резные двери –
Распахну и снова в детстве…
Клики стаи лебединой
Вечности моей наследство.
Не про всех такая мука,
Но забвение страшнее,
Чем невольница-разлука,
И ярмо раба на шее.
Я могу тебе присниться,
В кровь твою огнём струиться.
Просыпайся, станешь птицей
И на волю сквозь границы.
***
СИЛА ЦЕЛОМУДРИЯ СЛАВЯНОК
(тайные записи врагов)
Лет двадцать назад мне довелось изучить интересные материалы. В них рассказывалось о том, что во время Второй Мировой войны Адольф Гитлер получил докладную записку от своего помощника, заведовавшего концентрационными лагерями.
В этом донесении проводилась интересная связь между результатами обследования советских военнопленных женщин и прогнозами военных действий. Обследования немецких врачей показали, что свыше 90% русских незамужних женщин в возрасте до 21 года были девственницами. Заключение было неожиданным: помощник фюрера рекомендовал ему прекратить интервенцию против Советского Союза, мотивируя это тем, что народ с такой высокой нравственностью победить невозможно.
Сразу после победы англичане получили обширные материалы, подтверждающие тот факт, что Гитлер активно интересовался оккультными науками. Имеющиеся в видеопрокате рассекреченные документальные материалы «Тайны Третьего Рейха» повествуют о том, что Рейх посылал специальные экспедиции в Тибет для изучения возможности использовать высшие метафизические знания в «практических» целях. Как известно, своим символом Гитлер сделал свастику — древний ведический символ гармонии и благополучия во вселенной, надеясь, что этот знак будет приносить ему удачу. В Германию привозили монахов, которых в секретных бункерах заставляли проводить особые ритуалы для обретения Гитлером и его ближайшими помощниками власти над людьми.
Поэтому Гитлеру и его приближённым, без сомнения, были хорошо известны утверждения древних трактатов о непобедимости того государства, где много девственниц. «О силе народа можно судить по двум признакам: по уважению к старшим и непорочности дев». Девственницы и целомудренные женщины обладают тонкой мистической энергией, которая улучшает карму государства и увеличивает силу воли и целеустремлённость его жителей.
Гитлер без особого труда захватил развращённую Европу: для завоевания Франции понадобилась неделя, а Дания капитулировала через полтора дня. Причина — не численное превосходство армии или её вооружение. Если жители страны озабочены только выпивкой и женщинами, то им всё равно, при каком режиме жить — лишь бы их не лишали этих удовольствий.
Гитлер был уверен, что и на завоевание России понадобится не более 2 месяцев, но оказалось, что у русских была другая система ценностей. Вместо того, чтобы дорожить своей жизнью и плотскими утехами, как «мальчиш-плохиш», советские граждане больше ценили то, ради чего они жили,— ради светлого будущего грядущих поколений. Не ради себя и своих детей, а ради тех, кто будет жить позже, они жертвовали своей жизнью и жизнью своих детей. Гитлер недоумевал, когда слышал, как отчаянно сопротивлялась ему целая страна, в которой даже дети бросались под танки с гранатами и криком: «За Родину!». Гитлер не мог понять, какая сила позволяет русским сражаться до последнего вздоха даже тогда, когда нет никаких шансов выжить.
Именно на источник этой нравственной силы, дающей силу воли, и указывалось в докладной записке. Её копия была направлена Эрику Коху, ставленнику Гитлера на Украине. У него тоже были большие проблемы с этим свободолюбивым народом, и интересно то, что Кох ответил на это донесение: «научите их женщин пить, и с этой проблемой будет покончено!»
А теперь посмотрим другую статистику, касающихся исследований проведенных уже в наши дни. Так, в исследованиях Максима Коломейцева говорится, что среди анкетированных по всей стране девушек выявлено 41% тех, кто уже к 15 годам потерял девственность. При этом каждая пятая из них (8% от общего числа) лишилась невинности еще до 13 лет. Ученые из структуры РАМН не нашли ни одной девственницы среди 650 опрошенных подмосковных старшеклассниц и учениц ПТУ в возрасте 17 лет. Ученые говорят, что ранний «дебют» влечет снижение репродуктивных особенностей и привела к росту показателей по гинекологической заболеваемости.
***
Владлен Кешишев: литературный дневник
ни берега, ни дна, ни статуса, ни формы,
но каждый человек, входя в неё по грудь,
и плотью и душой голодную накормит.
а надо, так и жизнь вручит когда-нибудь.
с одним она щедра, с другим совсем иначе:
поманит и велит наматывать круги.
и я в неё ходил, надеясь стать богаче.
и плакал, и горел, и выжигал других.
я пробуждал в себе Нерона и Сократа,
кричало всё во мне: и тело, и строка!
но, говорят, она бывает благодатна
прозрачна и светла, как воды родника…
15.10.2017 15:34
© Copyright: Ник Туманов, 2017
***
«Всю чудовищность смысла стихотворения Некрасова про женщину, останавливающую на скаку коня и входящую в горящую избу я осознал, когда услышал одну из лучших песен на Земле о ЖЕНЩИНЕ.
В сёлах рязанщины, в сёлах смоленщины
Слово “люблю” непривычно для женщины,
Там бесконечно и верно любя,
Женщина скажет, женщина скажет, женщина скажет:
“ЖАЛЕЮ ТЕБЯ…”
Какой смысл изначально вкладывался в это слово, мне неведомо, но у меня до сих пор перехватывает дыхание, когда я (к сожалению, всё реже и реже) слышу эту песню.
Наверное, не женское это дело подменять бездарных, нерадивых, а то и просто пьяных мужиков и таскать за них шпалы и останавливать скачущих коней.
Её призвание растить детей и побуждать мужчин совершать поступки.
В нашем большом рабочем проходном дворе Милка появилась вместе с матерью – архитектором. Они занимали двухкомнатный блок в одном из финских домиков.
От наших дворовых девиц она отличалась чистотой, запахом и необыкновенной свежестью и красотой.
Она была лет на пять старше меня и уже давно училась в институте.
Я не могу сказать, что парни нашего двора все, как один, были в неё влюблены.
Совсем нет. Просто потому, что она жила на другой планете.
Она иначе одевалась, дружила с другими парнями и девушками, и вела себя по-другому.
Поэтому кадрИть её нашим ребятам не приходило в голову.
Как не пришло бы в голову кадрить Мону Лизу или памятник Софье Ковалевской.
Что же касается меня, то я хоть был уже обеспокоен “этим” вопросом, на Милку смотрел как на взрослую и далёкую красавицу.
Она же всегда была со всеми приветлива и доброжелательна.
Но, как добрая барыня со своими старыми и любимыми слугами.
Не могу сказать, чтобы я испытывал страх. Я просто не представлял, что нужно делать. Кричать или лезть драться. И то и другое было заведомо бесполезно и как-то неловко.
И тут я услышал её голос:
-Марк, помоги!
Почему она обратилась ко мне? Чем я, пятнадцатилетний мальчик из приличной еврейской семьи, который не любил и не умел драться, мог ей помочь в такой ситуации?
Но я вдруг чётко осознал, что я для неё на всей Земле остался единственным
защитником.
Милка была, на удивление спокойна. Она закрутила на поясе покрывало и мы пошли в другую сторону от убежавших парней.
Когда мы добрались до двора, уже стемнело. Мы договорились никому о
происшедшем не рассказывать, опасаясь милиции, и собрались идти по домам.
Но Милка взяла меня за руку и повела в летнюю кухню у их домика.
….Часа через два когда я, одевшись, собрался уходить, она поднялась с лежанки, и голая притянула меня снова к себе.
-Приходи, когда захочешь.
Ничего в наших жизнях внешне не изменилось.
Она училась и дружила с другими парнями.
Я продолжал вести жизнь пятнадцатилетнего подростка, а Витька стал отно
ситься ко мне, как старшему товарищу, хотя я был на три месяца моложе, и мы выросли вместе.
Другой стала моя ночная жизнь. При каждой возможности я бежал на встречу с Милкой и она обволакивала меня сладостной теплотой своего тела.
Никогда больше, ни одна женщина не была для меня такой родной и сладкой.
Потом она вышла замуж. Но ничего в наших отношениях не менялось.
Я как-то спросил её, не догадывается ли муж, что она ему изменяет.
Она серьёзно на меня посмотрела:
-Это я тебе изменяю.
-Но, он же твой муж.
-А ты моё всё. Я буду с тобой всегда.
После случая на пляже, я стал другим. У меня пропал страх и желание терпеть чужие обиды, поэтому вскоре я стал уважаемым человеком в кругах определённого сорта молодёжи, что со временем не могло не привести меня на скамью подсудимых.
Моя жена позвонила на работу:
-Людмила Павловна умирает. Звонила её дочь.
Никогда с женой у меня не было разговоров о Милке, и, то что она говорила об этом, как о нашем общем деле, меня удивило.
Когда я вернулся и сел за стол, она спросила:
-Может ты скажешь, кто такая Людмила Павловна и почему я о ней никогда не слыхала?
Я посмотрел ей в глаза, как старался не смотреть никогда. Просто потому, что нормальным людям видеть такой взгляд противопоказано.
-Людмила Павловна – это моё всё. Я еду в Николаев.
Жена ничего не сказала, а обошла стол и, став за моей спиной, обняла меня за плечи.
-Я еду с тобой, может быть пригожусь, всё-таки, говорят, я неплохой врач.
Онкологические болезни мало кого украшают.
Милка уже лежала дома. Врачи сделали всё, что могли.
Когда дочь впустила нас в её комнату, она спала. А может быть была без сознания.
Мы сидели возле неё и плакали. Я не плакал уже больше тридцати лет.
А тут, просто лились мои слёзы, и я ничего не мог с собой поделать.
Глядя на меня плакала и моя жена.
Милка открыла глаза. На удивление, они были спокойными и ясными.
Мы продолжали молчать. Просто не было никаких слов.
И вдруг Милка негромко, но отчётливо сказала:
-Хорошо, что у тебя такая жена.
Она закрыла глаза и, казалось, снова заснула, или, может быть, потеряла сознание.
На похороны я не пошёл. Не было сил. Мы оставили дочери все деньги, которые взяли с собой, и на поезде поехали до Москвы.
Жена сидела напротив меня в купе и рассматривала моё лицо.
Что – то было в её взгляде новое и незнакомое.
-Ты чего, мать?
Лена ещё помолчала, разглядывая меня, и сказала:
-Ты моё всё.
© Copyright: Яков Капустин, 2017
Свидетельство о публикации №117101701582
У русских женщин есть такие лица к ним надо приглядеться не спеша
Я думала об этом возле памятника комсомольцам первой пятилетки, установленного недавно в одном из новых скверов правобережного Магнитогорска — вечно юного города моей юности…
Жизнь, в её неудержимо стремительном движении, редко дарит нам такие минуты, когда действительность прошлого, оживая в памяти, сливается с настоящим. События давних лет с новой силой волнуют тебя, и ты понимаешь, что всё лучшее, всё главное в твоей судьбе, как ветвь с могучим стволом, связано с жизнью народной. Да иначе и не могло быть — ведь моё поколение росло и мужало вместе с революцией!
Революции, советскому строю я обязана решительно всем. И прежде всего нелёгкой, но единственно необходимой для меня судьбой поэта…
Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь.
Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым. Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи её не сохранились…
Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района.
Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились.
Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей азам русской грамоты.
В те годы вся Россия садилась за ученические парты. По вечерам мама уходила в Народный дом — учить грамоте взрослых. Одной мне оставаться было страшно, и мама брала меня с собой. Эти вечера в полутёмном холодном клубе запомнились на всю жизнь. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяли: «Мы-не-ра-бы».
Острой болью врезался в память день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица. Немая тишина… Мамины тонкие руки обвивают траурной сатиновой лентой портрет улыбающегося Ильича. В глазах у мамы — непролитые слёзы. От этого глаза кажутся ещё темнее и больше.
А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе. После неудачной операции в Казани умерла моя мать.
Так оборвалось моё детство…
Мне было всего десять лет, когда я впервые самостоятельно отправилась в дальний путь. В старом фанерном баульчике уместился весь небогатый скарб. А путь мой лежал на Урал, в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. Своих детей у них не было, и они решили взять меня на воспитание.
Семья была интеллигентной. Константин Рафаилович Кожевников был человеком незаурядным. Он беззаветно любил свою профессию преподавателя физики. Страстный охотник, с детства влюбленный в Урал, он охотно делился со мной своими знаниями и наблюдениями, учил понимать живую душу природы.
Его жена, Мария Александровна, преподавала русский язык и литературу в различных учебных заведениях Свердловска, всячески поощряя моё увлечение поэзией. Книжные шкафы в моём новом доме ломились под тяжестью книг, и я всё своё время, остававшееся от школьных занятий, отдавала чтению.
После окончания семилетки началась для меня трудовая жизнь: я пошла работать на вагоностроительный завод имени Воеводина ученицей токаря. Здесь впервые ощутила чувство рабочего товарищества и личной причастности к коллективному труду. И ни с чем не сравнимую радость, когда из куска металла формируется точная деталь, сверкающая стальными гранями. Деталь, выточенная твоими собственными руками!
Завод находился в самом центре Свердловска, недалеко от городского пруда. Он составлял частицу истории старого Екатеринбурга. Недавно, приехав в Свердловск, я увидела на месте старых приземистых цехов «Монетки» (монетного двора, преобразованного впоследствии в вагоностроительный завод) пустырь, на котором поднимется зелёный сквер. Наверное, очень красивый сквер. И всё же мне всегда будет недоставать моего первого завода. Говорю «первого» потому, что был и есть ещё один завод — могучий Магнитогорский комбинат, вошедший в мою судьбу заглавной страницей…
Встреча с Магниткой произошла весной 1934 года. Окончив рабфак и два курса института цветных металлов, я поехала на великую стройку у подножья горы Магнитной.
Почему? Потому что не поехать туда не могла! Ведь Магнитка в те годы для молодого сердца значила не меньше, чем Сибирь для молодёжи шестидесятых годов.
Встретил Магнитогорск порывистым степным ветром, величавыми силуэтами первых домен и коксовых батарей, весёлым стрекотом перфораторов, стремительным ритмом жизни. И, конечно, барачным неуютом, бездорожьем, огромными пустырями. И первым букетом из серебристого ковыля— травы одичалых земель.
Зато — всюду молодость. Можно было целыми днями ходить по городу и не встретить ни одного старика. А пожилые люди казались по-спортивному молодыми и задористыми.
Горком комсомола направил меня в редакцию городской газеты «Магнитогорский рабочий». Работала репортёром в отделе хроники, литературным работником в отделе писем, заведовала отделом культуры и быта. И, разумеется, продолжала настойчиво пробовать свои силы в поэзии.
У русских женщин есть такие лица к ним надо приглядеться не спеша
| [ | Tags | | | Русская поэзия, Татьяничева | ] |
Страданьем омой мою душу,
Печалью меня успокой.
Так море на жаркую сушу
Бросает свой тихий прибой.
Твоя я от века поныне.
Верна твоей грозной судьбе.
И воля моя, и гордыня,
И сила, и слабость — в тебе.
Ты мной беспредельно любима.
Прими мой дочерний поклон
За кипенно-белые зимы.
За синий, как лён, небосклон.
За русскую речь,
За молитвы
Суровых прабабок моих.
И даже за то, что средь битвы
Мой сын не остался в живых…
***
Я видела тебя во сне.
И сон тот в памяти храню.
Ты руки простирал ко мне,
Как замерзающий
К огню.
Ты ничего не говорил.
Ни в чем меня не укорил.
Губами
Бледными, как мел,
Меня коснуться
Не посмел.
И вот ты снишься мне
Опять.
В моих ушах
Твои шаги.
О, если б можно
Возвращать
Нам неоплатные долги!
***
Неужели были лживы
Наши прежние слова?
Оба мы с тобою живы,
А любовь-
Любовь мертва.
Что ж случилось в самом деле?
Неужель расстаться нам?
Только как же мы разделим
Сердце сына пополам?!
Все это было в самом деле.
В войну
В приволжском городке
Погиб ребенок при обстреле
С ириской
В смуглом кулачке.
И мать,
Не только в
годовщину,
Все эти тридцать
Долгих лет
Приносит на могилку сыну
Кулечки простеньких конфет:
Отмерив путь,
Теперь неблизкий,
У вечной памяти в плену,
На чистый дерн
Кладет ириски
Она ребенку своему.
Каток провинциальный
Среди снегов и вьюг.
Пластинкой музыкальной
Мне льда казался круг.
Мохнатые снежинки
Роились надо мной.
По ледяной пластинке
Скользила я иглой.
Мелодий нежных звуки
Лились со всех сторон.
А ты, раскинув руки,
Летел за мной в догон.
***
Много это или нет,
Рассудите сами…
Восемнадцать звонких лет.
Солнце над лесами.
Чёрный дождь прямых волос
Мамино наследство.
Да лохматый добрый пёс,
Гревший моё детство…
А улыбок — полон рот.
Песен — до отказа.
У незапертых ворот
Тень седого вяза.
Возле вяза ходит тот,
Для кого я — чудо.
Жаль, что он меня зовёт
Прозаично «Люда».
И всегда глядит мне вслед
Дымными глазами…
Много это или нет,
Рассудите сами!
У русских женщин есть такие лица:
К ним надо приглядеться не спеша,
Чтоб в их чертах могла тебе открыться
Красивая и гордая душа.
Такая в них естественность, свобода,
Так строг и ясен росчерк их бровей…
Они как наша русская природа –
Чем дольше смотришь, тем ещё милей.
В смешных рубашках из холстины,
На вырост сшитых нам до пят,
Лепили мы из жёлтой глины
Забавных маленьких куклят.
А хлеб,
Он был лишь у немногих.
Разруха.
Голод.
Нищий быт.
У наших кукол тонконогих
Был непомерный аппетит.
И мы на них ворчали:
– Дуры,
Чем вас кормить в конце концов?! –
…Лепили детство мы с натуры,
Не зная лучших образцов.
Я увидала лилию речную
В трамвае,
У рабочего в руке.
Он направлялся, видимо, в ночную –
В ботинках грубых,
В старом пиджаке.
Ни возраст,
Ни вседневная забота
Не затенили глаз его больших.
Он взял цветок,
Должно быть, для кого-то,
А может, так,
Для собственной души.
Я о России,
Не о хлебе…
Война ломилась в отчий край.
Единственный,
Как солнце в небе,
Лежал на блюде каравай.
Он выпекался из пайковой,
С древесной примесью муки.
А мать
Неспешно и сурово
Его делила на куски.
Той справедливой мерой с нею
Никто сравниться бы не смог:
Кто был слабей —
Тому сытнее
И толще резала кусок.
Как хлеба ни было бы мало,
О всех заботясь и скорбя,
Мать никого не обделяла,
За исключением
Себя…
Мальчишки играют в лётчиков,
В подводников и в строителей,
В геологов,
землепроходчиков
И в космоса первожителей.
Мальчишки —
Все знают это —
Любят игры серьёзные.
Они не играют в поэтов:
В поэтов играют взрослые!
—————————————————————————————————————-
Наталья Лясковская
Я в прямом смысле «выросла на её стихах», понятия не имея, кто их написал. Мне было лет десять, когда я прочла их впервые и запомнила навсегда, даже не пришлось заучивать. «Гордым – легче. Гордые не плачут. Ни от ран, ни от душевной боли. На чужих дорогах не маячат. О любви, как нищие, не молят. Широко раскрылены их плечи, не гнетёт их зависти короста. Это правда – гордым в жизни легче, только гордым сделаться непросто», – выводила в тетрадке за 44 копейки советская школьница. Да, в 60-е годы бытовало такое фольклорное явление, как «девичий альбом» или «дневник». Тогда ещё люди писали «от руки»…
В наших «дневниках» можно было найти и замечательные стихи поэтов Серебряного века, военной поры, поколения «шестидесятников». Они воспитывали в нас «правильное» эстетическое чутьё и вырабатывали высокий моральный кодекс. Например, стихи Людмилы Татьяничевой привлекали «истинно русской целомудренностью» (В. Фёдоров). Она умела сказать о лучших свойствах женской души: «Ещё любимого не встретив, она ему уже верна. » («Русская девушка») Стихи Татьяничевой западали в сердце. Я не знала, но чувствовала, наверное, что и у меня будут два сына – «две вечности», когда переписывала в сокровенный «дневник»:
Два хороших сына у меня.
Мчится время по великой трассе.
Две юности в запасе.
Жизнь горит во мне неугасимо,
У меня две вечности –
И ещё – чеканно, чётко, снова о моей будущей судьбе:
Неужели были лживы
Наши прежние слова?
Оба мы с тобою живы,
Что ж случилось, в самом деле?
Неужель расстаться нам?
Только как же мы разделим
Сердце сына пополам?!
Только много позже я узнала, кто автор этих строк.
Мы их переписывали, восторженно читали друг другу. А ведь Людмила Татьяничева по судьбе меньше всего подходила на роль «альбомной поэтессы»! Сведения о её жизни в справочниках очень кратки: сибирячка, красавица, известная писательница, общественный деятель. Да ещё перечень множества книг. Вот и всё. Но, к счастью, мне встретились воспоминания Надежды Анатольевны Капитоновой, библиотекаря-просветителя, краеведа, заслуженного работника культуры РСФСР. Именно из её записок я узнала бесценные подробности творческой и человеческой судьбы Людмилы Константиновны Татьяничевой.
Она родилась 19 декабря 1915 года в маленьком русском городке Ардатове (бывшая Симбирская губерния, ныне Мордовия). Людмиле было всего три года, когда погиб её отец (по одним источникам – один из первых комиссаров губернии, по другим – студент-медик). Мама, Агриппина Степановна, была литературно одарённой личностью, вела дневник, писала стихи, но вынуждена была уехать работать учительницей в глухую деревню Хлыстовка Чамзинского района. Там же начала учёбу и Людмила. И вдруг – ещё бо’льшая беда: заболела и после тяжёлой операции умерла мама.
Интересный факт: в школе Татьяничева училась с Алёшей Бажовым и бывала в доме писателя. Отец Алёши тогда ещё не создал знаменитых своих уральских сказов, но все знали его как хорошего журналиста и прозаика. Однажды Люда решилась прочитать Павлу Петровичу свои стихи. Он улыбнулся и сказал: «Есть в тебе, Людочка, живой огонёк, а стишки твои похвалить не могу. Но ты не горюй и не гаси в себе первые искорки». И дал юной поэтессе советы, которые ей очень пригодились.
Девушка окончила семилетку в 1931 году и пошла работать токарем на вагоностроительный завод им. Воеводина, одновременно училась на рабфаке «Цветметзолота», а через год поступила в Свердловский институт цветных металлов.
Однако в 1934-м она, прервав учёбу, как и многие её сверстники, по зову партии и комсомола уехала на легендарную Магнитку. В 19 лет так хочется быть на самом передовом крае великих свершений своего времени! Строители Магнитки жили в палатках и холодных бараках, но гордились тем, что их усилиями вырастает огромный металлургический комбинат, а вокруг него – будущий город Магнитогорск.
Людмила сотрудничала в транспортной многотиражке «На рельсах гиганта», затем – в городской газете «Магнитогорский рабочий»: репортёр, литсотрудник, завотделом. Её приютила семья поэта Михаила Люгарина в 112-м «писательском» бараке. Литературная жизнь на Магнитке кипела! «Чем была для меня Магнитка? Молодостью. Любовью. Песней. Романтикой. Школой мужества, трудолюбия и гражданственности», – писала Татьяничева. Людмила стала членом легендарной литературной бригады «Буксир» наряду с поэтами и писателями Михаилом Люгариным, Борисом Ручьевым, Василием Макаровым и другими. Она вспоминала:
Там чуть не каждый мой сосед
Был журналист или поэт.
В рассветный час, в полночный час
В бараке том огонь не гас…
Вскоре в журнале «Штурм» появились первые стихи Татьяничевой.
На Магнитке она встретила и свою любовь. Николай Смелянский заведовал в «Магнитогорском рабочем» промышленным отделом. Он был на 10 лет старше Людмилы, но родились они в один день – 19 декабря. У них появилось двое сыновей. Это не помешало Татьяничевой отучиться (заочно) в Литературном институте им. Горького, который она окончила в первый год войны.
Война изменила жизнь всей страны и жизнь каждого советского человека. «Мужчины ушли на фронт, женщины заменили их у станков на заводах. Металлургический комбинат стал плавить сталь для танков, снарядов. Без этой стали, без труда магнитогорских тружеников не было бы и Победы!» – восклицает Капитонова. Не было бы и лучших стихов Татьяничевой. В 1944 году она переехала в Челябинск, там же вышел первый сборник её стихотворений «Верность». Стихи из него разлетелись по фронтовым газетам. Бойцы хранили вырезки со стихами Татьяничевой рядом с дорогими для них письмами от родных.
В 1946 году вышло одиозное постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». За свой новый сборник «Лирика» Татьяничева тоже подверглась нападкам. Её обвиняли в «ахматовщине», «безыдейности», в том, что она в стихах слишком много внимания уделяет личным переживаниям, тогда как советский писатель в первую очередь должен воспевать «гордость за свою страну, безусловную лояльность государству в лице руководителей и ударный труд». Татьяничевой пришлось собственноручно уничтожить 5000 экземпляров «Лирики» (остался всего один). Только в последние годы своей жизни она вернула себе свободу писать так, как ей хотелось, и о чём ей хотелось.
С 1948 года Татьяничева – директор Челябинского книжного издательства, в течение 10 лет – глава Челябинского отделения Союза писателей. Она прикипела к Уралу душой, считала его своей второй родиной: «Когда говорят о России, я вижу свой синий Урал», «как солнце в драгоценной грани в Урале Русь отражена». С любовью писала об уральских мастерах: «Прославлены умельцы-камнерезы», «Чеканщик», «Каслинское литьё» и другие. Поэтическим символом Урала поэтесса избрала малахит. Для Татьяничевой малахит – свидетель неразрывности времени и пространства: «Он морем до краёв наполнен, и кажется: слегка подуть – проснутся каменные волны и морю вновь укажут путь. »
В 1965 году Людмилу Константиновну пригласили в столицу на должность секретаря правления Союза писателей РСФСР. Она много ездила, встречалась с людьми, помогала пожилым и молодым авторам. Была членом редколлегии журналов «Урал», «Культура и жизнь», альманахов «Южный Урал», «День поэзии» и др. Внук поэтессы Василий Смелянский вспоминал: «У неё каждая минута уходила на работу. Вся жизнь была расписана. Жизнь её шла в бешеном графике, работоспособность была очень высокой. К сожалению, такое перенапряжение, видимо, приблизило смертельную болезнь. » Но она продолжала бороться. Почти каждый год выходили её книги в СССР и за рубежом – всего 75 сборников! Ряд композиторов написали музыку на её стихи. Она была награждена орденом Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почёта», многими медалями. А за книгу «Зорянка» в 1970 году стала лауреатом Государственной премии.
Умерла она в Москве, в апреле 1980 года. Одно из последних стихотворений – «Лирическое завещание» – начиналось так:
На Урал моё сердце летело.
Пусть Урал его сохранит.
И Урал помнит и хранит. В Челябинске есть улица Татьяничевой, библиотека № 26 носит её имя. На домах, где она жила, в Челябинске, в Магнитогорске и в Екатеринбурге укреплены мемориальные доски. С 2000 года учреждена Всероссийская ежегодная литературная премия имени Л.К. Татьяничевой.
В честь замечательной русской поэтессы названа малая планета № 3517, расположенная между Марсом и Юпитером. Директор Крымской обсерватории, который очень любил поэзию Татьяничевой и дал её имя планете, похоронен на Кунцевском кладбище недалеко от её могилы…
Людмила Татьяничева (1915 – 1980)
Если бы к человеческим судьбам, как к поэмам или повестям, принято было давать эпиграфы, то эпиграфом к судьбе моего поколения я взяла бы известные строки Маяковского:
Это было
с бойцами
или страной,
или
в сердце
было
в моём.
Я думала об этом возле памятника комсомольцам первой пятилетки, установленного недавно в одном из новых скверов правобережного Магнитогорска — вечно юного города моей юности…
Жизнь, в её неудержимо стремительном движении, редко дарит нам такие минуты, когда действительность прошлого, оживая в памяти, сливается с настоящим. События давних лет с новой силой волнуют тебя, и ты понимаешь, что всё лучшее, всё главное в твоей судьбе, как ветвь с могучим стволом, связано с жизнью народной. Да иначе и не могло быть — ведь моё поколение росло и мужало вместе с революцией!
Революции, советскому строю я обязана решительно всем. И прежде всего нелёгкой, но единственно необходимой для меня судьбой поэта…
Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь.
Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым. Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи её не сохранились…
Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района.
Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились.
Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей азам русской грамоты.
В те годы вся Россия садилась за ученические парты. По вечерам мама уходила в Народный дом — учить грамоте взрослых. Одной мне оставаться было страшно, и мама брала меня с собой. Эти вечера в полутёмном холодном клубе запомнились на всю жизнь. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяли: «Мы-не-ра-бы».
Острой болью врезался в память день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица. Немая тишина… Мамины тонкие руки обвивают траурной сатиновой лентой портрет улыбающегося Ильича. В глазах у мамы — непролитые слёзы. От этого глаза кажутся ещё темнее и больше.
А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе. После неудачной операции в Казани умерла моя мать.
Так оборвалось моё детство…
Мне было всего десять лет, когда я впервые самостоятельно отправилась в дальний путь. В старом фанерном баульчике уместился весь небогатый скарб. А путь мой лежал на Урал, в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. Своих детей у них не было, и они решили взять меня на воспитание.
Семья была интеллигентной. Константин Рафаилович Кожевников был человеком незаурядным. Он беззаветно любил свою профессию преподавателя физики. Страстный охотник, с детства влюбленный в Урал, он охотно делился со мной своими знаниями и наблюдениями, учил понимать живую душу природы.
Его жена, Мария Александровна, преподавала русский язык и литературу в различных учебных заведениях Свердловска, всячески поощряя моё увлечение поэзией. Книжные шкафы в моём новом доме ломились под тяжестью книг, и я всё своё время, остававшееся от школьных занятий, отдавала чтению.
После окончания семилетки началась для меня трудовая жизнь: я пошла работать на вагоностроительный завод имени Воеводина ученицей токаря. Здесь впервые ощутила чувство рабочего товарищества и личной причастности к коллективному труду. И ни с чем не сравнимую радость, когда из куска металла формируется точная деталь, сверкающая стальными гранями. Деталь, выточенная твоими собственными руками!
Завод находился в самом центре Свердловска, недалеко от городского пруда. Он составлял частицу истории старого Екатеринбурга. Недавно, приехав в Свердловск, я увидела на месте старых приземистых цехов «Монетки» (монетного двора, преобразованного впоследствии в вагоностроительный завод) пустырь, на котором поднимется зелёный сквер. Наверное, очень красивый сквер. И всё же мне всегда будет недоставать моего первого завода. Говорю «первого» потому, что был и есть ещё один завод — могучий Магнитогорский комбинат, вошедший в мою судьбу заглавной страницей…
Встреча с Магниткой произошла весной 1934 года. Окончив рабфак и два курса института цветных металлов, я поехала на великую стройку у подножья горы Магнитной.
Почему? Потому что не поехать туда не могла! Ведь Магнитка в те годы для молодого сердца значила не меньше, чем Сибирь для молодёжи шестидесятых годов.
Встретил Магнитогорск порывистым степным ветром, величавыми силуэтами первых домен и коксовых батарей, весёлым стрекотом перфораторов, стремительным ритмом жизни. И, конечно, барачным неуютом, бездорожьем, огромными пустырями. И первым букетом из серебристого ковыля— травы одичалых земель.
Зато — всюду молодость. Можно было целыми днями ходить по городу и не встретить ни одного старика. А пожилые люди казались по-спортивному молодыми и задористыми.
Горком комсомола направил меня в редакцию городской газеты «Магнитогорский рабочий». Работала репортёром в отделе хроники, литературным работником в отделе писем, заведовала отделом культуры и быта. И, разумеется, продолжала настойчиво пробовать свои силы в поэзии.
Литературная жизнь Магнитогорска тех лет била ключом. Мы выпускали литературные страницы в городских и многотиражных газетах. Был у нас даже свой ежемесячный журнал «За Магнитострой литературы». Формировалась сильная литературная организация. В неё входили: Борис Ручьёв, Василий Макаров, Александр Авдеенко, Михаил Люгарин, Марк Гроссман, Вячеслав Дробышевский, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов и другие.
Магнитка притягивала к себе крупных писателей и журналистов не только из столицы, но и из-за рубежа.
В молодости сил хватает на многое. Оперативная работа в редакции. Общественные поручения. Депутатские обязанности в горсовете. Воспитание сына. Всё это не мешало учиться заочно в Литературном институте имени Горького, писать стихи, много читать, широко общаться с интересными людьми…
А потом грянула Великая Отечественная. Последние государственные экзамены в литинституте наш выпуск сдавал уже во время войны, когда над Москвой выли сирены воздушной тревоги, а многие наши товарищи, наскоро попрощавшись, уходили на фронт и в ряды ополчения. Как я завидовала им! Но дома, в Магнитогорске, ждал пятилетний сын. О фронте нечего было и думать.
В июле 1941 года стала членом КПСС. Получая из рук секретаря райкома партийный билет, чувствовала себя воином, принимающим присягу.
Работать приходилось очень много. В дни ночных дежурств сотрудники редакции почти по суткам не уходили домой.
Война — это школа, где не бывает второгодников. Человек либо выдерживает испытание, либо не выдерживает…
Стихи, которые я писала во время войны, были утверждением главной мысли: линия фронта проходит через каждое сердце…
В 1944 году в Челябинске вышел мой первый сборник «Верность». А спустя несколько месяцев решением Челябинского обкома партии была назначена директором областного книжного издательства.
Более десяти лет работала ответственным секретарем отделения Союза писателей. Открытое в 1948 году, оно быстро набирало силы, заявив о себе интересными дарованиями и талантливыми книгами.
Два года была собкором «Литературной газеты» по Уралу. И лишь в 1959 году профессионизировалась как писатель. С этого времени, собственно, и началась самая активная пора в моей творческой работе.
Жизнь справедлива и щедра: унося молодость, она дарует человеку зрелость чувств и мыслей.