у каждого наполеона есть свое ватерлоо что значит
У каждого наполеона есть свое ватерлоо что значит
«У каждого Наполеона есть своё Ватерлоо»
201 год назад, 18 июня 1815 года, состоялась #битва_при_Ватерлоо (французская битва при Мон-Сен-Жан, прусская битва при Бель-Альянсе).
В начале июня 1815 года французская армия выдвинулась в Бельгию, и 16 июня Наполеон разбил прусскую армию фельдмаршала Блюхера у Линьи.
Корпус французского маршала Груши (около 35 тысяч) был направлен преследовать прусские войска в район Вавра, а Наполеон с основными силами двинулся на Брюссель (не предупредив, однако, об этом Груши, что аукнулось потом).
В 20 км от бельгийской столицы английский фельдмаршал Веллингтон расположил свои войска, заняв выгодное в военном отношении плато Мон-Сен-Жан близ Ватерлоо.
Объединённая англо-голландская армия при участии частей ряда германских государств насчитывала 70 тысяч при 159 орудиях. Наполеон располагал 72 тысячами при 243 орудиях. Фланги французской армии под командованием маршала Нея (левый фланг) имели в своём составе по два корпуса, расположенных фронтально. В резерве находились пехотный корпус, несколько кавалерийских корпусов и императорская гвардия.
18 июня пополудни Наполеон отдал приказ своим войскам атаковать англо-голландские позиции южнее Ватерлоо. Завязалась отчаянная битва в районе замка Угумон. Несогласованность действий командующего дивизией брата Наполеона Жерома, штурмовавшего замок, и маршала Рейля повлекли за собой неоправданно крупные потери французов.
Последующая атака французскими пехотными колоннами смяла обороняющиеся позиции англичан на левом фланге и вынудила их отступить с большими потерями. Им на помощь были брошены английские кирасиры и королевские драгуны, которые в упорной схватке отбросили французские войска назад.
После этого Ней послал в центр английской обороны французскую кавалерию, ложно приняв манёвр англичан в центре за их отступление. Несколько волн французских кирасиров почти опрокинули английские пехотные части, однако не смогли развить успех ввиду колоссальных потерь. В эту атаку были брошены практически все кавалеристские резервы Наполеона. Вопреки, казалось, логике, Наполеон приказал Нею захватить ферму, окружённую английскими войсками.
Французы штурмом захватили важный опорный пункт и подтянули туда свою артиллерию.
Положение Веллингтона стало крайне тяжёлым. Пехотные резервы Наполеона ринулись в наступление, однако англичане достойно встретили наступавших французских гренадёр. В этот решающий момент битвы на поле боя появился подоспевший 4-й корпус прусской армии Блюхера под командованием генерала Бюлова, который навалился на правый фланг французской армии в районе селения Бель-Альянс. К этому времени подтянулись и остальные корпуса прусской армии.
Англичане, воодушевлённые появлением союзников, перешли в отчаянное наступление и совместно с прусскими войсками вынудили французов отступить. По сути, французское отступление превратилось в паническое бегство.
Маршал Груши, который должен был командовать правым флангов французов в сражении при Ватерлоо, опоздал к началу сражения и непосредственно в битве участия не принимал. Фельдмаршал Блюхер опередил Груши и успел объединиться с англичанами, чем и решил исход сражения.
Французские потери составили свыше 30 тысяч убитыми, ранеными и пленными, а также 240 орудий.
Англичане потеряли около 15 тысяч убитыми и ранеными, общие потери союзников приближаются к 22 тысячам.
После сокрушительного поражения в битве при Ватерлоо, войска союзников вторглись во Францию и повторно взяли Париж.
Наполеон Бонапарт вновь отрёкся от престола 22 июня 1815 года и был сослан пожизненно на остров Святой Елены в южной части Атлантического океана.
На этом наполеоновская эпопея, стоившая Европе почти 2 миллиона жизней и навсегда изменившая Старый Свет, окончательно завершилась.
Дело о «красивой фразе» и «бранном слове» (21 фото)
И одной из них является эпизод из жизни некоего генерала Камбронна, имя которого, мало известно в России. Зато фраза, приписываемая этому человеку, наверное, одна из самых знаменитых фраз в истории Земли. Она звучит так: «Гвардия умирает, но не сдается!»
Впрочем, её приписывают и другим людям. И даже из других эпох. Тот же король Франции Людовик Пятнадцатый, например. Но газетчики времён Реставрации, предпочли не вспоминать о нём. Сам же главный претендент на авторство и свидетель — генерал Пьер Камбронн — так и ушел в мир иной, оставив потомкам величайшую загадку. Загадку, которая, вот уже столько лет будоражит умы историков.
Старая Гвардия при Ватерлоо.
Любой солдат Старой Гвардии был также и лакомой добычей для мародёров. Кроме приличной суммы денег в карманах, у каждого гвардейца было при себе ещё и немало золотых украшений: часы и серьги. Разумеется, быть убитым, и к тому же, ещё и ограбленным, никто из них не хотел.
Мало кто из историков обращает внимание на тот факт, что французская армия побежала около восьми часов вечера, а три последних карэ, сражались ещё в половине десятого. Выходит, что своим сопротивлением, гвардейцы удерживали значительные силы союзников, тем самым, давая уйти остальным войскам.
Итак, была половина десятого вечера. Над полем сгустились сумерки. Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Из трех батальонных каре, осталось одно. Гвардейцы (это был 1-й батальон егерей Старой Гвардии) отбивались, как могли. Кончались заряды и солдаты выуживали их из патронных сумок своих убитых товарищей. Вокруг французов уже громоздились горы убитых гвардейцев Мэтленда. Бой, продолжавшийся более часа, заканчивался уже в полной темноте.
В этом месте мы прервем описание этого трагического эпизода, ибо следует отделить вымысел от правды.
Как же подают дальнейшие события учебники истории или кинематографисты? А вот так.
Вскоре Гвардия была окружена. Солдат становилось все меньше и меньше, и они сгрудились вокруг полкового «орла». Неожиданно англичане прекратили огонь. Из их рядов выехал какой-то генерал и крикнул:
— Храбрые французы! Сдавайтесь!
На что, израненный генерал Камбронн гордо ответил:
— Гвардия умирает, но не сдается!
После этого, всё французское карэ было уничтожено залпом английской артиллерии. В живых, естественно, почти никого не осталось.
Впечатляющая сцена.
Когда читаешь описание деталей хода битвы Толстым или Гюго — это одно… Но современная реконструкция, участие в сражении, пусть даже и не в ненастоящем, даёт совершенно иное ощущение ситуации, опровергающее литературных классиков. Сразу понимаешь, что все эти красивые фразы, все эти геройские взгляды или слова, полная выдумка писателей.
Последнее слово генерала Камбронна.
Но, что же произошло на поле боя на самом деле? Да, было последнее каре, а точнее, целых три. Были и предложения сдаться. И они были приняты! Оставшиеся в живых гвардейцы, не погибли, а капитулировали. А под покровом ночи многим из них, удалось сбежать.
Четыре дня спустя, парижские газеты уже вовсю пестрели описаниями битвы. И почти во всех, звучала фраза: «Гвардия умирает, но не сдается!», которую приписали генералу Камбронну. Далее, её повторила иностранная пресса. Потом, фразу рассмотрели и одобрили в французском Парламенте, и она тут же приобрела официальный статус.
Но самое интересное в этой истории то, что человек, которому, собственно, и приписывалось авторство фразы, в это время находился в плену в городке Эшбуртон, что на юго-западе Англии.
О том, что он, оказывается, что-то там сказал и что теперь он ― герой Франции, генерал Камбронн узнал из английских газет. Он был очень удивлен. Еще больше он был изумлен, прочитав в тех же газетах интервью с тремя английскими офицерами, которым он, якобы, прямо на поле боя, вручил свою саблю. На самом же деле, генерал получил пять ранений и был взят в плен в бессознательном состоянии. Получается, что вместо того, чтобы истекать кровью, генерал всю ночь бегал по полю битвы и предлагал свою шпагу любому английскому офицеру?
На самом деле, при удивительном совпадении, Камбронн был пленён старым другом, полковником Кэмпбеллом, с которым они подружились на острове Эльбы.
Вот так, по мнению англичан, попал в плен генерал Камбронн.
У англичан не было повода задерживать генерала у себя. Три месяца спустя, по излечении своих ран, Камбронн вернулся во Францию, где уже вовсю гулял «белый террор». Едва ступив на французский берег, генерал был тут же арестован, как приспешник Узурпатора. Его посадили в парижскую тюрьму Аббай, где допрашивали целых полгода. На вопрос следователя, о том, что же он сказал на самом деле (и этот вопрос генералу задавался неоднократно), Камбронн, совершенно не претендуя на авторство фразы, чистосердечно отвечал:
— Я им крикнул только одно слово: «Дерьмо!»
Честно говоря, если трезво поразмыслить, «слово» ведь больше всего подходит для известного момента боя. Трудно представить себе театральную паузу на поле, усеянном полусотней тысяч убитых и раненых людей и животных. И во время этой странной паузы два генерала враждующих армий ведут диалог. Эта сцена больше подходит для оперы. Недаром, эта «фраза», впоследствии, неоднократно обыгрывалась различными поэтами и драматургами.
На допросах генерал всегда отказывался от сомнительного авторства «фразы». Но только не в суде. Именно эта «фраза» очень помогла Камбронну на процессе. С её помощью, его адвокату Беррие, удалось добиться полного оправдания своего клиента. Он нахально заявил судьям, что они судят человека, спасшего честь Франции на поле боя.
Вот так, слова, которых он никогда не говорил, спасли Камбронна от тюремного заключения, а может быть и от смертного приговора.
Чтобы выгородить своего подзащитного, адвокат Беррье рассказал суду о прошлых подвигах генерала, о которых они и так хорошо знали. Ибо, членами трибунала, были бывшие сослуживцы Камбронна по Великой Армии.
Почему же современники приписали авторство именно Камбронну, а не кому-то другому? Во-первых, генерал находился при своем батальоне до самого конца битвы, а во-вторых, ещё с солдатских времен, он был очень популярен в армии за свой острый язык. Его фразы: «За мной друзья! Я хочу быть убитым только вон там!», «Форма Гвардии — моя вторая кожа» и многие другие, знали все солдаты Великой Армии.
А ещё, сразу же нашлось множество весьма сомнительных свидетелей того, что именно Камбронн сказал свою красивую фразу. Одним из них был лично маршал Сульт — начальник штаба императорской Армии. После поражения, он бежал в Германию, и оттуда давал интервью газетам:
— Я находился рядом с Камбронном, когда он выкрикнул свои бессмертные слова: “Гвардия умирает, но не сдается!”
На самом деле, маршал Сульт, находился всё время при Наполеоне и в паре километров от места событий. И, следовательно, ничего слышать не мог.
Генерал Камбронн в бою.
Таких вот «свидетельств» тоже было немало. Остальные “свидетели” давали точно такие же показания.
Настоящие исследования того, кто и что сказал на самом деле, начались лишь в конце XIX века. Этим делом, довольно продолжительное время, занимался знаменитый французский историк Анри Уссэй. Ему удалось собрать огромное количество свидетельств очевидцев. Точнее, «очевидцев». Ибо все эти «свидетели» начинали свои рассказы так:
— Мой отец (брат, дед, прадед) лично слышал, как генерал Камбронн встал и выкрикнул: “Гвардия умирает, но не сдается!”
Можно ли верить в такие показания? Разумеется, нет. Как точно также, нельзя верить и воспоминаниям многочисленных мемуаристов, иначе окажется, что все «последнее каре» сплошь состояло из очень известных людей во главе с самим Наполеоном.
Да-да, в своих мемуарах Император тоже ссылается на эту «фразу». Но тогда, почему эти гордые слова сказал какой-то там генерал Камбронн? Ведь кроме него на «фразу» были и более достойные претенденты.
Старинная карикатура: раненный и окровавленный генерал Камбронн на суде ИСТОРИИ объясняет, что именно он сказал.
Всю свою жизнь генерал Камбронн утверждал, что крикнул не «фразу», а только «слово». И вскоре у «слова» тоже нашлись свидетели. Причем, сторонников у «фразы» и у «слова» оказалось, примерно, поровну.
Впрочем, все эти свидетельства были уже не так важны, ибо «фраза» была официально закреплена в истории за Камбронном. Она даже вошла в учебники истории. Теперь же, перед исследователями возник другой вопрос: кому было выгодно, чтобы именно «фраза», а не «слово», осталась в памяти потомков?
А выгодно было абсолютно всем. Французам — чтобы подсластить горькую пилюлю от поражения и удовлетворить их национальную гордость. Англичанам — чтобы придать приличный вид концовке сражения, победу в котором, они нагло украли у своих же союзников и присвоили себе. И в то же время, «грубое слово» портило историю обеим сторонам и, следовательно, никого не удовлетворяло.
Долгое время «дело о «фразе» не могли сдать в архив. Регулярно появлялись новые претенденты на её авторство. Так, уже после смерти Камбронна, сыновья генерала Мишеля, получившего смертельное ранение при Ватерлоо, заявили, что знаменитые слова произнес перед смертью именно их отец. Судебное разбирательство было прекращено волевым решением французского Парламента, который еще раз официально закрепил за Камбронном авторство «фразы».
Но почему же, была отвергнута кандидатура генерала Мишеля, героически павшего при Ватерлоо? Дело в том, что при Первой реставрации, он принял сторону короля Людовика. Мало того, он даже стал кавалером ордена святого Людовика. А эту награду вручали только тем бывшим наполеоновским генералам, которые принесли присягу королю.
Когда же Наполеон прибыл во Францию с острова Эльбы, генерал спокойно перешел к нему на службу. То есть, изменил королевской присяге. А это значит, что если бы Мишель остался жив, то его, по возвращению короля, уж точно бы расстреляли за измену. Как это случилось с маршалом Неем, генералом Ла Бедуайером и другими высшими офицерами Наполеона. Разумеется, слово «предатель» никто не произносил вслух, но оно незримо присутствовало при обсуждении в Парламенте.
В то же время, Камбронн был чист перед королевским судом. Оказалось, что в 1814 году, когда вся французская армия и её командиры, принесли присягу на верность королю Людовику Восемнадцатому, он, и ещё два генерала: Бертран и Друо, находились на острове Эльбы. А королём острова числился сам Наполеон. То есть, все три генерала, были, с точки зрения французского правосудия, … иностранцами! Вот так, выдуманная фраза спасла их от расстрела…
Памятник «Раненный орёл» у фермы Э-Сент. Сюда дошел батальон Камбронна. До ставки Веллингтона оставалось всего 700 метров. Ближе, никакой другой отряд французов, подойти так и не смог.
Бюст генерала Камбронна. Музей Армии, Брюссель.
Если честно, то у французского правосудия были все факты, чтобы засадить генерала в тюрьму, и даже, расстрелять. Во-первых, он участвовал в походе на Париж вместе с Наполеоном. Во-вторых, он заведовал распространением пропагандистских листовок с призывами не подчиняться королю и переходить на сторону Наполеона. И в-третьих, он сражался против войск под началом герцога Веллингтона, союзных королю Франции. Если бы суд захотел, он, наверняка бы, засудил Камбронна. Но нет. Было поздно. Спасительная фраза уже вошла в историю, уже пошла в народ…
История в тарелках. Вот что сказал Камбронн.
Слова «Гвардия умирает, но не сдается», словно наказание, преследовали генерала всю его оставшуюся жизнь. Где бы он не появлялся, его постоянно расспрашивали о них знакомые и незнакомые люди. «Фраза» эксплуатировалась художниками и писателями, её воспевали поэты и драматурги. Камбронн устал объяснять, что он ничего подобного никогда не говорил. Наконец, «фраза» была высечена на памятнике генералу, который по сей день стоит на одной из площадей его родного города Нанта и, похоже, так навсегда и останется тесно привязана к имени Пьера Камбронна, хотя и была выдумана ловким газетчиком.
Можно сказать, что генерал оказался в ситуации, когда от него уже ничего не зависит. Как в популярном фильме про Мюнхгаузена. «Не вам, не вам теперь решать, барон. Вы ― памятник»…
Фото памятника генералу с интервалом в сто лет.
P.S. Интересно, почему не объявился тот самый английский генерал, который предлагал французам сдаться? Упустил такой случай остаться в истории…
P.P.S. Как оказалось, проворные газетчики обнаружили ссылку на то, что именно сказал генерал Камбронн. И нашли её… в «Центуриях» Нотрадамуса:
Ватерлоо. Точка невозврата
12 неудач Наполеона Бонапарта. С каждым своим очередным поражением Наполеон сам оставлял себе всё меньше шансов на возрождение. Или, если угодно, на возвращение. Вплоть до 100 дней обычно именно французский император отвергал любые предложения о достойном мире, считая их недостойными.
В 1815 году всё было иначе, Наполеон действительно жаждал мира. Сильнее этого он хотел только одного – встречи с сыном, однако Мария Луиза стал отнюдь не последней из тех, кто его предал. Союзники о мире с наполеоновской Францией слышать не желали, особенно воинственно были настроены Петербург и Лондон.
Англичане, разобравшись с испанскими проблемами, впервые за время наполеоновских войн выставили армию у северных границ Франции. Во главе её встал герцог Веллингтон, который несколько лет воевал на Пиренеях, где успел нанести поражения многим маршалам Наполеона. С самим императором судьба его разводила, но похоже, только для того, чтобы свести в последнем сражении.
Без вины виноватые
Возвращение Наполеона состоялось всего через год после отречения. Довольно странно, что после 100 дней Франции опять навязали Бурбонов, которые успели себя дискредитировать настолько, насколько это вообще возможно. Отнюдь не случайно про них было сказано: «Они ничего не забыли и ничему не научились».
Объективно на какое-то время всё было в пользу Наполеона. И как это было всегда в его жизни, когда появился шанс, Наполеон не замедлил им воспользоваться. На три месяца он был даже избавлен от необходимости оправдываться за неудачи, корректируя правду.
А ведь эта привычка едва не превратилась у императора в манию, особенно при подготовке знаменитых «Бюллетеней» на публику. После каждой новой неудачи у него непременно оказывалось всё больше объективных причин для оправдания и всё больше виноватых.
Когда император вёл свои возрождённые полки против Блюхера и Веллингтона, он и сам, судя по всем признакам, не сомневался, что сумеет решить дело в двух трёх сражениях, причём совсем не обязательно генеральных. То, как французы разделались с Блюхером при Линьи, делало такие ожидания вполне оправданными.
Если бы маршал Ней, которому надо было только выстоять при Катр-Бра против надвигающихся авангардов армии Веллингтона, не вернул в бой корпус д’Эрлона, позволив ему ударить по тылам Блюхера, разгром был бы полным. Даже успех англичан против Нея тогда уже ничего не смог бы изменить. Под Ватерлоо Веллингтон, скорее всего, просто не стал бы сражаться.
Конечно, нельзя не учитывать тот факт, что армия, выступившая в июне 1815 года против англичан и пруссаков, была намного более опытной и профессиональной, чем та, с которой Наполеон удивлял мир в прошлой, французской кампании. Но это нисколько не мешает тысячам историков продолжать упрямо разбирать ошибки маршалов Груши и Нея, самого Наполеона уже после Линьи.
Между тем исход короткой кампании не в пользу французов был окончательно решён как раз в самом первом сражении кампании – при Линьи. Ней вернул оттуда свой первый корпус, что позволило Блюхеру увести костяк прусской армии из-под преследования. Победив при Линьи, Наполеон отбросил Блюхера от англо-голландского союзника на пять с лишним лье (почти 30 километров).
Даже победившей армии, в те времена, чтобы одолеть такое расстояние, потребовалось бы больше суток, а пруссаки были изрядно биты у Линьи. Однако Блюхер, отнюдь не за красивые глаза получивший от солдат прозвище маршал «Вперёд» (Vorwärts), вновь и вновь повторял им: «То, что мы потеряем на марше, на поле боя уже не вернуть».
Просёлочными дорогами пруссаки вышли к Вавру – всего в полупереходе от позиций Веллингтона. А победоносные корпуса Груши и Жерара, после того как получили известие о том, что на соединение с Блюхером идут Бюллов и Тильман, устремились к Жемблу. Там они оказались от главных сил Наполеона на расстоянии, вдвое большем, чем пруссаки от Веллингтона. И это было результатом слепого следования приказу императора не отставать от Блюхера.
Даже гвардия умирает
От Линьи Наполеон, отрядив Груши за Блюхером, двинул свои главные силы против англо-голландской армии. К плато Мон-Сен-Жан, где расположилась 70-тысячная армия Веллингтона, корпуса Рейля и д’Эрлона, кавалерия и гвардия Наполеона, вместе с присоединившимися корпусами Нея, подошли только к вечеру 17 июня.
Вдалеке на позиции противника, по большей части скрытые за густо поросшими кустарником гребнями, медленно опускался туман. Французская артиллерия подтягивалась почти до рассвета. Наполеоновская армия, изрядно потрёпанная при Линьи, уже совсем немного превосходила силы англичан и голландцев, насчитывая примерно 72 тысячи человек.
Скорее всего, правы те исследователи, которые считают, что Груши можно было отправлять в преследование с гораздо меньшими силами, чем 33 тысячи – почти треть армии. Но Наполеон и сам чувствовал, что Блюхера он не добил, и слишком опасался за то, что старый пруссак бросит Веллингтона и предпочтёт более лёгкую добычу. Опыт прошлой кампании убеждал императора именно в этом. Тем более что к Блюхеру должны были вот-вот присоединиться отряды Бюллова и Тильмана.
Итак, утром 18 июня две армии стояли друг против друга, но начинать сражение командующие не спешили, ожидая подкреплений. Наполеон рассчитывал, что Груши сумеет оттеснить Блюхера, но не учёл тот факт, что дорога у пруссаков оказалась намного короче, а его новый маршал слишком буквально воспринял приказ на преследование.
Очевидно, герцог вообще уклонился бы от боя, если бы сам Блюхер не заверил его в том, что как минимум половину своей армии он успеет привести на поле Ватерлоо. А под его командованием, как выяснилось после подсчёта потерь при Линьи, оказалось не меньше 80 тысяч, хотя далеко не все они были готовы опять сражаться.
Сам ход сражения при Ватерлоо изучен настолько досконально, насколько это вообще возможно, и не однажды описан на страницах «Военного обозрения» (Ватерлоо. Как погибла империя Наполеона). В России классическим справедливо считается изложение событий у великого Евгения Тарле в его хрестоматийной работе «Наполеон». К нему для начала и обратимся.
«Уже с конца ночи Наполеон был на месте, но он не мог начать атаку на рассвете, потому что прошедший дождь так разрыхлил землю, что трудно было развернуть кавалерию. Император объехал утром свои войска и был в восторге от оказанного ему приема: это был совсем исключительный порыв массового энтузиазма, не виданного в таких размерах со времен Аустерлица. Этот смотр, которому суждено было стать последним смотром армии в жизни Наполеона, произвёл на него и на всех присутствующих неизгладимое впечатление.
Ставка Наполеона была сначала у фермы дю Кайю. В 11 1/2 часов утра Наполеону показалось, что почва достаточно высохла, и только тогда он велел начать сражение. Против левого крыла англичан открыт был сильный артиллерийский огонь 84 орудий и начата атака под руководством Нея. Одновременно французами была предпринята более слабая атака с целью демонстрации у замка Угумон на правом фланге английской армии, где нападение встретило самый энергичный отпор и натолкнулось на укрепленную позицию.
Атака на левом крыле англичан продолжалась. Убийственная борьба шла полтора часа, как вдруг Наполеон заметил в очень большом отдалении на северо-востоке у Сен-Ламбер неясные очертания двигающихся войск. Он сначала думал, что это Груши, которому с ночи и потом несколько раз в течение утра был послан приказ спешить к полю битвы.
В чём провинился Груши…
Здесь мы предлагаем читателю сделать первое небольшое отступление. И зададимся вопросом: зачем самому Наполеону, а вслед за ним и многочисленным создателям наполеоновской легенды вообще понадобилось сваливать едва ли не всю вину за Ватерлоо на маршала Груши?
Ведь даже победа не дала бы императору и Франции ничего, кроме продолжения новой войны, пострашнее той, что за год до этого завершилась падением Парижа и отречением Наполеона. Сам же Груши между Линьи и Ватерлоо лишь подтвердил тот факт, что к самостоятельному командованию абсолютно не способен.
Стойкость солдат Веллингтона и железная воля Блюхера, а вовсе не просчёты Наполеона и ошибки маршалов, стали главными факторами победы союзников в последнем сражении Не станем анализировать сомнительные перспективы народной войны, которую как раз после Ватерлоо многие, начиная с железного маршала Даву, считали не только возможной, но и необходимой.
Отметим лишь, что последнее из поражений Наполеона сделало для его легенды больше всех остальных. И намного больше. Но именно в последнем своём поражении император, просто обязан быть виноват меньше всего. Иначе зачем тогда вообще нужна наполеоновская легенда. И уже не важно, так ли это на самом деле.
Продолжим цитировать знаменитую книгу Е. Тарле.
«Направив против Блюхера часть конницы, Наполеон приказал маршалу Нею продолжать атаку левого крыла и центра англичан, уже испытавшего с начала боя ряд страшных ударов. Здесь наступали в плотном боевом построении четыре дивизии корпуса д’Эрлона. На всём этом фронте закипел кровопролитный бой. Англичане встретили огнём эти массивные колонны и несколько раз ходили в контратаку. Французские дивизии одна за другой вступили в бой и понесли страшные потери. Шотландская кавалерия врубилась в эти дивизии и изрубила часть состава. Заметив свалку и поражение дивизии, Наполеон лично примчался к высоте у фермы Бель-Альянс, направил туда несколько тысяч кирасир генерала Мильо, и шотландцы, потеряв целый полк, были отброшены.
Во время этой знаменитой атаки французская кавалерия попала под огонь английской пехоты и артиллерии. Но это не смутило остальных. Был момент, когда Веллингтон думал, что все пропало, — а это не только думали, но и говорили в его штабе. Английский полководец выдал свое настроение словами, которыми он ответил на доклад о невозможности английским войскам удержать известные пункты: «Пусть в таком случае они все умрут на месте! У меня уже нет подкреплений. Пусть умрут до последнего человека, но мы должны продержаться, пока придет Блюхер», — отвечал Веллингтон на все встревоженные доклады своих генералов, бросая в бой свои последние резервы».
И где ошибся Ней
Атака Нея – второй повод притормозить в цитировании. И вторая персональная ошибка императора, которую сначала он сам, а затем и преданные историки дружно приписали маршалу. Однако это не маршал постарел и утратил то ли пыл и энергию, то ли мастерство в налаживании взаимодействия родов войск.
Это Наполеон с каждой своей последующей кампанией всё больше действовал по шаблону, предпочитая прямолинейные массированные атаки. Хотя армия 1815 года, да простят читатели за повтор, была куда более опытной и закалённой, чем конскрипты прошлой кампании. Кстати, они и сами успели стать настоящими профессиональными воинами. Но, пожалуй, главное, что у Наполеона при Ватерлоо совсем плохо обстояло дело с артиллерией, и уж тут маршал Ней совершенно точно не при чём.
Нет, большинство французских пушкарей тоже были мастерами своего дела, плохо было то, что пушек у императора теперь было слишком мало, и пушки были не самыми лучшими. Несколько десятков лучших французы либо потеряли при Линьи, либо просто не успели подтянуть к плато Мон-Сен-Жан.
Ну а ещё Наполеона подвела проклятая грязь, из-за чего он лишился возможности маневрировать батареями, сосредотачивая огонь в главных пунктах. Так, как он это блистательно делал под Ваграмом, Бородином и Дрезденом. Нехватку пушек можно было бы компенсировать пехотными колоннами. И отнюдь не просто так академик Тарле отмечал, что «Наполеон не ждал пехотных резервов».
«послал в огонь ещё кавалерию, 37 эскадронов Келлермана. Наступил вечер. Наполеон послал наконец на англичан свою гвардию и сам направил её в атаку. И вот в этот самый момент раздались крики и грохот выстрелов на правом фланге французской армии: Блюхер с 30 тысячами солдат прибыл на поле битвы. Но атаки гвардии продолжаются. так как Наполеон верит, что вслед за Блюхером идёт Груши!
Вскоре, однако, распространилась паника: прусская кавалерия обрушилась на французскую гвардию, очутившуюся между двух огней, а сам Блюхер бросился с остальными своими силами к ферме Бель-Альянс, откуда перед этим и выступил Наполеон с гвардией. Блюхер этим маневром хотел отрезать Наполеону отступление. Уже было восемь часов вечера, но ещё достаточно светло, и тогда Веллингтон, весь день стоявший под непрерывными убийственными атаками французов, перешёл в общее наступление. А Груши всё не приходил. До последней минуты Наполеон ждал его напрасно».
Всё кончено
Сделаем последнее, совсем короткое отступление. Переломный момент миновал задолго до подхода пруссаков, и прекращать сражение, как считают многие военные историки, Наполеон должен был, даже не бросая в огонь гвардию.
На других участках французские войска, и особенно у Плансенуа, где дрался резерв — корпус герцога Лобау, — оказали сопротивление, но в конечном итоге, подвергаясь атакам свежих сил пруссаков, они рассеялись в разных направлениях, спасаясь бегством, и только на следующий день, и то лишь частично, стали собираться в организованные единицы. Пруссаки преследовали врага всю ночь на далёкое расстояние».
На поле битвы французы потеряли немногим больше англичан, голландцев и пруссаков – около 25 тысяч против 23 тысяч у союзников. Но после Ватерлоо очень страшными были потери в отступлении, что для наполеоновских войск – редкость. И не так важно, что Блюхер настоял на том, чтобы противнику не строили «золотые мосты», и безжалостно преследовал французов.
Важнее крушение самой наполеоновской армии, напомним вновь, куда более опытной и боеспособной, чем в 1814 году. Тот самый Груши, которого Наполеон, точнее, его апологеты потом сделали козлом отпущения, с огромным трудом вывел свои дивизии и часть разбитой армии из-под ударов врага, за что, кстати, удостоился похвалы от императора.
Похоже, император сам понимал, что он в поражении виноват куда больше, чем Груши. Иначе, зачем в его воспоминаниях переход Груши от Намюра до Парижа – после Ватерлоо, назван «одним из самых блистательных подвигов войны 1815 года».
Наполеон на Святой Елене признавался Лас-Казасу:
Мог, но не стал. Судя по всему, Наполеон испытал разочарование не только на поле боя под Ватерлоо, но и после него. И вовсе не потому, что против него вновь были не только вся Европа, выдвигавшая многотысячные армии к французской границе, но и собственная жена.
Оставалась армия, но после Ватерлоо у него не было армии, которая будет побеждать. Повторить 1793-й или 1814-й с реальными шансами на успех стало, по всем признакам, уже невозможно. А историки ещё долго будут решать кто кого предал после Ватерлоо: Франция Наполеона или всё-таки Наполеон Францию.
Известный современный публицист Александр Никонов сказал про французского императора: «Он так сильно хотел мира, что постоянно воевал». В 1815 году Наполеону судьбой было позволено оставаться в мире или же с миром меньше 100 дней.