ты зачем в такую пору навалить такую гору
На кладбище ветер свищет
На кладбище ветер свищет,
40 градусов мороз.
На кладбище нищий дрищет,
Прохватил его понос.
Вдруг из гроба вылезает
В белых тапочках мертвец:
– Как посмел в такую пору
Обосрать мою контору?!
Нищий долго извинялся
Жопу пальцем затыкал,
Но понос не унимался,
Через уши вытекал.
На кладбище ветер свищет,
40 градусов мороз.
На кладбище нищий дрищет –
Прохватил его понос.
Вдруг из гроба вылезает
В белых тапочках мертвец:
«Как ты смел в такую пору
Обосрать мою контору,
Что ни в сказочке сказать,
Ни бульдозером убрать?!»
На кладбище ветер свищет,
Сорок градусов мороз.
На могиле нищий дрыщет,
Прохватил его понос.
Тут из гроба встал мертвец:
«Что ты делаешь, подлец?
Как ты мог в такую пору
Навалить такую гору?»
Тут мертвец захохотал,
Нищий пернул и удрал.
На кладбище ветер свищет,
Вьюга воет и шумит,
Сняв штанищи, нищий дрищет,
Обосрал он весь гранит.
В эту пору вылезает
В белом саване мертвец,
Во все горло восклицает:
«Обосрал меня подлец!
Черт вас носит в эту пору
По могилам нашим срать!
Глядь, насрал какую гору,
Даже мертвому не встать».
Нищий стал тут извиняться,
Жопу пальцем затыкать,
А мертвец не стал смеяться,
Велел палец облизать.
на кладбище ветер свищет
Сорок градусов мороз,
А на кладбище Петька дрищет
Как пробрал его понос!
А бесстыдница луна
Освещает дристуна.
(Вдруг из гроба вылезает
В белых тапочках мертвец)
«Как ты смел в такую пору,
обосрать мою контору?
Ведь насрал такую кучу,
Что конторы не видать!
Кто здесь будет убирать?»
Петька долго извинялся,
Жопу пальцем затыкал,
А понос не унимался
через уши вытекал…
Ты зачем в такую пору навалить такую гору
На кладбище ветер свищет
Сорок градусов мороз,
На кладбище нищий дрищет,
Прохватил его понос.
Вдруг из гроба вылезает
В белых тапочках мертвец.
Вот он нищего ругает:
«Что ты делаешь, наглец?
Ишь, в такую пору
Навалил такую гору!»
И теперь на это место
Вся деревня ходит срать,
Так засрали, так зассали
Что церквушки не видать!
***
На кладбище ветер свищет,
Сорок градусов мороз.
А под дубом нищий дрищет.
Черт! Пробрал его понос!
Тут из самого из гроба
Вылезает вдруг мертвец:
«Как ты смел в такую пору
Обосрать мою контору!?»
Нищий долго извинялся,
Жопу пальцем затыкал,
Но понос не унимался:
Через уши вытекал!
А проказница луна
Освещала дристуна.
***
На кладбище ветер свищет,
На кладбище нищий дрищет,
Лишь прозрачная луна,
Освещает дристуна.
Вдруг с могилы встал мертвец:
«Шо ж ты делаешь подлец?
Хто позволил в эту пору
По могилам ночью срать?
Ишь, насрал какую гору,
И могилы не видать!»
***
На кладбище ветер свищет,
Вьюга воет и шумит,
Сняв штанищи,нищий дрищет,
Обосрал он весь гранит.
В эту пору вылезает
В белом саване мертвец,
Во все горло восклицает:
«Обосрал меня подлец!
Черт вас носит в эту пору
По могилам нашим срать!
Глядь, насрал какую гору,
Даже мертвому не встать».
Нищий стал тут извиняться,
Жопу пальцем затыкать,
А мертвец не стал смеяться,
Велел палец облизать.
К слову о Блоке
Было мне тогда 17, и я, дико увлеченная Блоком и безнадежно романтичная девочка, впервые приехала в Питер.
Естественно, Волковское кладбище не входило в стандартный экскурсионный маршрут. Поэтому на могилу Блока я поехала в свободное время. То есть, около шести вечера. В декабре, ага.
Темно, ворота закрыты.
К счастью, мои топтания по снегу вокруг забора увидел сторож, внезапно проникшийся пониманием ситуации и обещавший проводить меня прямиком до места назначения всего лишь за верный ответ на вопрос о том, кто был женой Блока.
Для меня это было очень просто. Любовь Дмитриевна, разумеется.
А через пару часов я поняла, о чем были последние сроки одного из стихотворений Цветаевой о Блоке:
Державная пажить,
Надежная, ржавая тишь.
Мне сторож покажет,
В какой колыбели лежишь.
Книжная лига
12.5K постов 58.3K подписчиков
Правила сообщества
Мы не тоталитаристы, здесь всегда рады новым людям и обсуждениям, где соблюдаются нормы приличия и взаимоуважения.
При создании поста обязательно ставьте следующие теги:
«Ищу книгу» — если хотите найти информацию об интересующей вас книге. Если вы нашли желаемую книгу, пропишите в названии поста [Найдено], а в самом посте укажите ссылку на комментарий с ответом или укажите название книги. Это будет полезно и интересно тем, кого также заинтересовала книга;
«Посоветуйте книгу» — пикабушники с удовольствием порекомендуют вам отличные произведения известных и не очень писателей;
«Самиздат» — на ваш страх и риск можете выложить свою книгу или рассказ, но не пробы пера, а законченные произведения. Для конкретной критики советуем лучше публиковаться в тематическом сообществе «Авторские истории».
Частое несоблюдение правил может в завлечь вас в игнор-лист сообщества, будьте осторожны.
Не удержался, простите.
И скрипнула в подъезд пружина
И повторилось всё, как встарь:
Пустая банка вазелина,
Аптека, улица, фонарь.
Вот почему я помню это дурацкое переделанное стихотворение, а ароматы кварков запомнить не могу?(
Нутк, ароматы кварков запоминать неинтересно 🙂
На кладбИще ветер свищет,
Сорок градусов мороз.
Сняв штанишки, нищий дрищет
Прихватил его понос.
Вдруг из гроба вылезает
Весь обосранный мертвец
И так громко заявляет:
«Где ж ты какаешь, подлец?
Как ты мог в такую пору
Навалить такую гору,
Что ни в сказке рассказать,
Ни бульдозером убрать!»
Нищий долго извинялся,
Но понос не унимался,
Через палец проникал.
И я такую же знаю, это «Красная плесень», емнип
Я после написания комментария полез гуглить другие подобные стишки, что урывками из детства помнил. Я тебе скажу, там даже этого стихотворения с десяток-другой версий, той же последней строки как минимум вариант «через писю вытекал». Охренел малость) Народное творчество, фигли)
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Бедный Ваня еле дышет,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит,
Кто-то кость, ворча, грызет.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
На кладбИще ветер свищет,
Сракоградусный мороз.
Некий нищий снял штанищи,
Бо его пранял панос.
Паднимается мертвяк:
«Ты чего в такую пору
Навалил такую гору?
Ты чего в такую рань
Надристал такую дрянь?!»
Нищий долго извинялся,
В попе пальцем ковырялся.
А потом узял у рот
И сказал: «Так это ж мед!»
Не смей классику поганить!
Та самая аптека, улица, фонарь.
Благодаря одной рекламе, покорившей телезрителей в середине девяностых годов, практически каждый житель нашей страны знает главные строчки двух четверостиший Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Но мало кто знает, что в Петербурге и вправду существует та самая аптека, на той самой улице, рядом с тем самым фонарем. Осталось только прийти сюда ночью.
Почему ночью? Произведение Блока хоть и признано современниками вершиной его творческого искусства, но будем честны, в первую очередь было заказухой, направленной на предотвращение серии самоубийств, волной прокатившихся по дореволюционному Петербургу, и как сейчас топовые блогеры писали о «Синих китах», так тогда на выручку пришел Александр Александрович. Почему именно образ аптеки? Потому что в те годы первую помощь при несчастных случаях и неудавшихся попытках самоубийства оказывали именно там, а разве мог кто-то лучше описать боль, страдания и цикличность как вечно больной и мнительный Блок?
Пустая улица. Один огонь в окне.
Еврей-аптекарь охает во сне.
А перед шкапом с надписью Venena,
Хозяйственно согнув скрипучие колена,
Скелет, до глаз закутанный плащом,
Чего-то ищет, скалясь черным ртом.
Нашел. Но ненароком чем-то звякнул,
И череп повернул. Аптекарь крякнул,
Сует из-под плаща двум женщинам безносым
На улице, под фонарем белёсым.
Сейчас торопливый читатель крикнет: «Слава, хватит нам про другую аптеку писать! Хотим про ту!». Так вот первого октября после разгоревшейся семейной драмы Блок вышел прогуляться, выйдя из дома, ноги понесли его в другую сторону, не привычным маршрутом, а к Мариинскому. Там возле всемирно известного театра он и спас собравшегося топиться матроса, которого вытащил из канала и довел до ближайшей аптеки. Современники и очевидцы поговаривают, что этот случай подтолкнул поэта на сочинение своего произведения, а возможно в тот момент ему в голову пришли и некоторые строки будущего хита.
Хотел бы уже закончить пост, но надо обязательно упомянуть и другие строки, опять посвященные той самой аптеке. Заветную память потомкам оставила Анна Ахматова, написав произведение, которое в последствии стало своеобразным поэтическим памятником Александру Блоку и воспетому им фармацевтическому заведению:
Мойдодыр
Одеяло
Убежало,
Улетела простыня,
И подушка,
Как лягушка,
Ускакала от меня.
Я за свечку,
Свечка — в печку!
Я за книжку,
Та — бежать
И вприпрыжку
Под кровать!
Я хочу напиться чаю,
К самовару подбегаю,
Но пузатый от меня
Убежал, как от огня.
Что такое?
Что случилось?
Отчего же
Всё кругом
Завертелось,
Закружилось
И помчалось колесом?
Утюги за сапогами,
Сапоги за пирогами,
Пироги за утюгами,
Кочерга за кушаком —
Всё вертится,
И кружится,
И несётся кувырком.
Вдруг из маминой из спальни,
Кривоногий и хромой,
Выбегает умывальник
И качает головой:
«Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,
Неумытый поросёнок!
Ты чернее трубочиста,
Полюбуйся на себя:
У тебя на шее вакса,
У тебя под носом клякса,
У тебя такие руки,
Что сбежали даже брюки,
Даже брюки, даже брюки
Убежали от тебя.
Рано утром на рассвете
Умываются мышата,
И котята, и утята,
И жучки, и паучки.
Ты один не умывался
И грязнулею остался,
И сбежали от грязнули
И чулки и башмаки.
Я — Великий Умывальник,
Знаменитый Мойдодыр,
Умывальников Начальник
И мочалок Командир!
Если топну я ногою,
Позову моих солдат,
В эту комнату толпою
Умывальники влетят,
И залают, и завоют,
И ногами застучат,
И тебе головомойку,
Неумытому, дадут —
Прямо в Мойку,
Прямо в Мойку
С головою окунут!»
Он ударил в медный таз
И вскричал: «Кара-барас!»
И сейчас же щетки, щетки
Затрещали, как трещотки,
И давай меня тереть,
Приговаривать:
«Моем, моем трубочиста
Чисто, чисто, чисто, чисто!
Будет, будет трубочист
Чист, чист, чист, чист!»
Тут и мыло подскочило
И вцепилось в волоса,
И юлило, и мылило,
И кусало, как оса.
А от бешеной мочалки
Я помчался, как от палки,
А она за мной, за мной
По Садовой, по Сенной.
Я к Таврическому саду,
Перепрыгнул чрез ограду,
А она за мною мчится
И кусает, как волчица.
И мочалку, словно галку,
Словно галку, проглотил.
А потом как зарычит
На меня,
Как ногами застучит
На меня:
«Уходи-ка ты домой,
Говорит,
Да лицо своё умой,
Говорит,
А не то как налечу,
Говорит,
Растопчу и проглочу!»
Говорит.
Как пустился я по улице
бежать,
Прибежал я к умывальнику
опять.
Мылом, мылом
Мылом, мылом
Умывался без конца,
Смыл и ваксу
И чернила
С неумытого лица.
И сейчас же брюки, брюки
Так и прыгнули мне в руки.
А за ними пирожок:
«Ну-ка, съешь меня, дружок!»
А за ним и бутерброд:
Подскочил — и прямо в рот!
Вот и книжка воротилась,
Воротилася тетрадь,
И грамматика пустилась
С арифметикой плясать.
Тут Великий Умывальник,
Знаменитый Мойдодыр,
Умывальников Начальник
И мочалок Командир,
Подбежал ко мне, танцуя,
И, целуя, говорил:
«Вот теперь тебя люблю я,
Вот теперь тебя хвалю я!
Наконец-то ты, грязнуля,
Мойдодыру угодил!»
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам,
А нечистым
Трубочистам —
Стыд и срам!
Стыд и срам!
Да здравствует мыло душистое,
И полотенце пушистое,
И зубной порошок,
И густой гребешок!
Давайте же мыться, плескаться,
Купаться, нырять, кувыркаться
В ушате, в корыте, в лохани,
В реке, в ручейке, в океане, —
И в ванне, и в бане,
Всегда и везде —
Вечная слава воде!
Федорино горе
1
Скачет сито по полям,
А корыто по лугам.За лопатою метла
Вдоль по улице пошла.Топоры-то, топоры
Так и сыплются с горы.
Испугалася коза,
Растопырила глаза:
«Что такое? Почему?
Ничего я не пойму».
Но, как чёрная железная нога,
Побежала, поскакала кочерга.
И помчалися по улице ножи:
«Эй, держи, держи, держи, держи, держи!»
И кастрюля на бегу
Закричала утюгу:
«Я бегу, бегу, бегу,
Удержаться не могу!»
Вот и чайник за кофейником бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит…
Утюги бегут покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.
А за ними блюдца, блюдца —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На стаканы — дзынь! — натыкаются,
И стаканы — дзынь! — разбиваются.
И бежит, бренчит, стучит сковорода:
«Вы куда? куда? куда? куда? куда?»
А за нею вилки,
Рюмки да бутылки,
Чашки да ложки
Скачут по дорожке.
Из окошка вывалился стол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл…
А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»
И в железную трубу:
«Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»
А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Федора:
«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!»
Но ответило корыто:
«На Федору я сердито!»
И сказала кочерга:
«Я Федоре не слуга!»
А фарфоровые блюдца
Над Федорою смеются:
«Никогда мы, никогда
Не воротимся сюда!»
Тут Федорины коты
Расфуфырили хвосты,
Побежали во всю прыть.
Чтоб посуду воротить:
«Эй вы, глупые тарелки,
Что вы скачете, как белки?
Вам ли бегать за воротами
С воробьями желторотыми?
Вы в канаву упадёте,
Вы утонете в болоте.
Не ходите, погодите,
Воротитеся домой!»
Но тарелки вьются-вьются,
А Федоре не даются:
«Лучше в поле пропадём,
А к Федоре не пойдём!»
Мимо курица бежала
И посуду увидала:
«Куд-куда! Куд-куда!
Вы откуда и куда?!»
И ответила посуда:
«Было нам у бабы худо,
Не любила нас она,
Била, била нас она,
Запылила, закоптила,
Загубила нас она!»
«Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
Жить вам было нелегко!»
И они побежали лесочком,
Поскакали по пням и по кочкам.
А бедная баба одна,
И плачет, и плачет она.
Села бы баба за стол,
Да стол за ворота ушёл.
Сварила бы баба щи,
Да кастрюлю поди поищи!
И чашки ушли, и стаканы,
Остались одни тараканы.
Ой, горе Федоре,
Горе!
А посуда вперёд и вперёд
По полям, по болотам идёт.
И чайник шепнул утюгу:
«Я дальше идти не могу».
И заплакали блюдца:
«Не лучше ль вернуться?»
И зарыдало корыто:
«Увы, я разбито, разбито!»
Но блюдо сказало: «Гляди,
Кто это там позади?»
И видят: за ними из тёмного бора
Идёт-ковыляет Федора.
Но чудо случилося с ней:
Стала Федора добрей.
Тихо за ними идёт
И тихую песню поёт:
«Ой вы, бедные сиротки мои,
Утюги и сковородки мои!
Вы подите-ка, немытые, домой,
Я водою вас умою ключевой.
Я почищу вас песочком,
Окачу вас кипяточком,
И вы будете опять,
Словно солнышко, сиять,
А поганых тараканов я повыведу,
Прусаков и пауков я повымету!»
И сказала скалка:
«Мне Федору жалко».
И сказала чашка:
«Ах, она бедняжка!»
И сказали блюдца:
«Надо бы вернуться!»
И сказали утюги:
«Мы Федоре не враги!»
Долго, долго целовала
И ласкала их она,
Поливала, умывала.
Полоскала их она.
«Уж не буду, уж не буду
Я посуду обижать.
Буду, буду я посуду
И любить и уважать!»
Засмеялися кастрюли,
Самовару подмигнули:
«Ну, Федора, так и быть,
Рады мы тебя простить!»
А метла-то, а метла — весела —
Заплясала, заиграла, замела,
Ни пылинки у Федоры не оставила.
И обрадовались блюдца:
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
И танцуют и смеются —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
А на белой табуреточке
Да на вышитой салфеточке
Самовар стоит,
Словно жар горит,
И пыхтит, и на бабу поглядывает:
«Я Федорушку прощаю,
Сладким чаем угощаю.
Кушай, кушай, Федора Егоровна!»