толстовцы кто это такие

Толстовство

Замечательный писатель, выдающийся поэт-художник, граф Л.Н. Толстой (1828–1910) во вторую половину своей жизни отпал не только от Православно-христианской Церкви, но и, вообще, от всей догматической стороны христианства, явился в роли нового истолкователя сущности учения Иисуса Христа и выступил с проповедью об отрицании Церкви, государства, собственности и современной цивилизации человечества. Свои рассуждения о предметах веры Толстой раскрыл в брошюрах, известных под названием «Исповедь», «В чем моя вера», «Новое Евангелие», «Царство Божие внутри нас», «Критика догматического богословия» и др.

Толстой в своем учении изменяет коренным основам не только православной христианской веры, но и всякой религии. По его учению, «ожидать новой лучшей жизни, той жизни, в которой будет доступно человеку ближайшее общение с Богом, блаженство личности, рай, мы не должны». Иисус Христос, Которого Толстой считает религиозным реформатором, подобным Конфуцию, Будде, Магомету и пр., будто бы не только никогда не говорил ничего в подтверждение личного бессмертия, но, напротив, даже отрицал его. Иисус Христос также будто бы «никогда и нигде не говорил и о Своем личном бессмертии». Бессмертие состоит единственно и исключительно в неумирающей жизни человеческого рода.

В отношении к источникам христианского вероучения, книгам Св. Писания, у Толстого господствует полнейший произвол. Все книги Ветхого Завета, а также и Апостольские Писания Толстой отвергает без всякого основания и признает только Евангелие. Но и к последнему он относится не так, как следует относиться истинному христианину. Приняв за правило, чтобы «каждый из людей старался понимать учение Христа сам своим разумом, а отнюдь не обращался за толкованием его к церкви», Толстой произвольно толкует различные места Евангелия, исключив при этом из него все чудесное и сверхъестественное. Существенное содержание Евангелия, по Толстому, заключается в следующем:

человек есть сын бесконечного начала, сын Отца, но не личного Бога, сын не плотью, но духом;

и потому человек должен служить этому началу, отцу и Богу (но не личному), духом (но не таинствами, не богослужением, не молитвами);

жизнь всех людей имеет божественное начало: «она одна свята»;

и потому человек должен служить этому началу в жизни всех людей, в жизни сынов человеческих, или же сына человеческого,– это воля Бога (безличного); «жизнь всех людей единственная достопоклоняемая святыня»;

истинная жизнь есть только в каждый миг настоящего; «обман жизни во времени, жизни прошедшего и будущего», т.е. «вера в вечность личного Бога, как и надежда на личное бессмертие, скрывает от людей истинную жизнь настоящего», и

потому человек должен стремиться к тому, чтобы «разрушить обман прошедшего и будущего» (обманчивую надежду на будущую премирную жизнь);

«истинная жизнь есть жизнь настоящего, присущая всем людям»;

потому живущий в настоящем общей жизнью всех людей, жизнью сына человеческого, соединяется «с Отцом, началом и основой всей жизни».

По учению Толстого, в мире разлито божественное начало «любви», как некий тонкий «дух», проникающий все живые существа и сосредоточивающийся, главным образом, в человеке. Эта «мировая сила любви»,– назовите ее и «Духом», «Богом», безразлично, так как эти названия нисколько не объясняют самого существа этой «силы»,– проявляется в человеке то как «разум» (Дух), то как «любовь» (Отец), то как «разумение жизни» (Сын), т.е. осуществление «разумной любви» в практической жизни людей.

Толстой в своем ответе на постановление Св. Синода об его отлучении (см. Миссион. обозр., 1901, 6) еще нагляднее подтвердил свое безбожное учение. Вот что он, между прочим, писал: «Я отвергаю Бога, во Святой Троице славимого. Создателя и Промыслителя вселенной, отрицаю Господа Иисуса Христа, Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы. То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами и рая – постоянного блаженства,– совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни. Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, не соответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия».

Не обращая внимания на то, что в христианской религии нравственное учение стоит в прямой и неразрывной зависимости от ее догматической стороны. Толстой в своем учении, являясь самым решительным aнтидoгматистом, выступает с моралью, выдаваемой им за специально христианскую, прямо и положительно не связывая ее не только ни с какими религиозными, но и философскими началами. По его мнению, нравственные правила, им будто бы впервые открытые, таковы, что их могут принять все люди, хотя бы они держались самых противоположных воззрений по самым существенным для человека вопросам. Вместе с извращением религиозных основ Толстой изменяет самым коренным основам общественного и государственного порядка. Взяв будто бы из Евангелия пять следующих заповедей:

не противься злу или злому,

– он отверг клятву, присягу, суд, всякую власть и собственность всякого рода. Американское, французское, японское, английское, русское, словом, все существующие правительства Толстой считает сложным, освященным преданием и обычаем, учреждением для совершения посредством насилия безнаказанно самых ужасных преступлений, убийств, ограблений, спаивания, одурения, развращения, эксплуатации народа богатыми и властвующими. И представительное правительство, как и народное представительство, по мнению Толстого, неразрывно связано с участием народа в политических делах, тем самым «вовлекает людей в интриги, хитрости, борьбу, озлобление, доходящее до убийства»; оно развращает политических деятелей, как и «королей, министров, президентов, членов парламентов, всякого рода революционеров, либералов». «При представительном правлении вместо одного или немногих центров разврата является большое количество таких центров, т. е. появляется большое количество людей, праздно живущих трудами рабочего народа». «Дело как нас, русских, так и всех людей, порабощенных правительствами, не в том, чтобы заменять одну форму правительства другой, а в том, чтобы избавиться от всякого правительства, чтобы уничтожить его».

Толстой отверг также отечество и всякую любовь к нему, всякую ему верность. Защиту отечества от врагов и войну он считал преступлением и приравнивал к простому «разбою, убийству». По его учению, различение между своим народом и другими народами есть зло; любовь к отечеству или «патриотизм есть чувство неестественное, грубое, постыдное, неразумное, вредное» и даже «корыстное» и «безнравственное». Идея патриотизма, заявляет он, лежит в основе государственности и потому «чувство патриотизма должно быть подавлено и уничтожаемо». Патриотизм, по мнению Толстого, есть орудие власти правительств над народами; он является средством обмана народа со стороны императоров, королей, членов парламентов, правителей, военных, капиталистов, духовенства, писателей, художников и проч., чтобы жить трудами народа; а для управляемых патриотизм есть «отречение от человеческого достоинства разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти; он есть рабство».

Наконец, Толстой в своем учении изменяет самым коренным началам общечеловеческого чувства. В сочинении, под заглавием «Крейцерова соната», граф проповедует о необходимости уничтожения плотской любви; если не уничтожить ее одно поколение и вследствие этого появится новое поколение, то пусть уничтожает ее следующее поколение, затем еще дальнейшее поколение, пока плотская любовь не уничтожится совсем; вследствие же полного уничтожения плотской любви сам собою уничтожится весь человеческий род. То, «что у нас называется нравственной жизнью», по учению графа, есть «безнравственная жизнь», так как даже «нравственный брак» есть «разрешение на разврат». Таким образом, Толстой проповедует необходимость самоуничтожения человечества, прекращения размножения человеческого рода и учит о брачном сожитии, как разврате.

Если резюмировать «веру» Толстого, то окажется, что это – странная смесь всех заблуждений нашего века, заблуждений, идущих к нам с Запада и воспринятых им в течение своей жизни, а именно: рационализма и так называемой «отрицательной критики», затем атеизма или, по крайней мере, пантеизма, буддизма (собственно в учении о нравственности и, в частности, – о несопротивлении злу), космополитизма и даже просто нигилизма и анархизма (в смысле отрицательно-разрушительного начала), именно там, где он подвергает беспощадному осуждению и отрицанию существующий общественный порядок и проповедует всеобщий переворот и разрушение этого порядка.

Источник

Толстовство как субкультура: пацифизм, минимализм и саморазвитие

Накануне фестиваля «Толстой» в Ясной Поляне BURO. решило не только примерить на себя толстовку, но и рассмотреть последователей писателя через призму несколько вульгарной социологии — как вид субкультуры

Субкультура находится в оппозиции к культурному мейнстриму и чаще всего ассоциируется с отрочеством и юностью. Но не все толстовцы были молодыми — среди последователей Льва Николаевича были и зрелые люди, которые, как и он, пережили внутренний кризис. Тут важен не возраст, а причина обращения к идеям писателя: его взгляды разделяли те, кто стремился найти смысл жизни. Сам он в юности говорил:

Я бы был несчастливейший из людей, ежели бы я не нашел цели для моей жизни — цели общей и полезной, полезной потому, что бессмертная душа, развившись, естественно перейдет в существо высшее и соответствующее ей».

Толстовцы отрицали институт церкви и государства, они верили, что сознание определяет бытие, а не наоборот, и что совесть — единственно верный способ самоорганизации человека.

Как появилось толстовство

В 1884 году в свет вышла «Исповедь» — произведение, в котором Толстой описал историю своих духовных исканий: от юношеского нигилизма до поздних разочарований. В нем он впервые выразил свои воззрения напрямую, а не через монологи героев. Позднее вышло еще несколько статей и трактатов, которые были запрещены цензурой за критику государства и антиклерикальные идеи, но тем не менее люди знакомились с ними по отрывкам в журналах и записывали себя в последователи Льва Николаевича.

В 1898 г. я достал книгу «В чем моя вера», тогда еще запрещенную в России, и стал ее читать. По прочтении этой книги я почувствовал себя очень одиноким среди того круга людей, в котором я жил. Мне хотелось пойти жить в среду людей, которых так же, как и меня в то время, волновали бы вопросы веры и смысла жизни. И я решил, что пойду к Толстому. Человек, который написал «В чем моя вера», не может не принять меня и не отнестись сочувственно к вопросам моей души; он также, наверно, знает таких людей, которых я ищу».

Из книги «Двенадцать лет около Толстого» — воспоминаний Хрисанфа Абрикосова, последователя и секретаря Толстого.

К Толстому стали обращаться самые разные люди со своими вопросами и проблемами, и тот счел своим долгом отвечать всем. Нет конкретной статистики, скольким он ответил или помог, но за свою жизнь он получил более 50 тысяч писем, а сам отправил более 10 тысяч.

При этом отношение Толстого к тем, кто называл себя его единомышленниками, было сложным — он не считал себя лидером этого движения: «Говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов — большая и грубая ошибка». Он не приемлел пропаганды и был против всякой организации, к объединению относился с иронией: «Я Толстой, но не толстовец», — говорил он. Постоянно подчеркивал свою личную непричастность к какой бы то ни было системе взглядов: «Никакого моего учения не было и нет, — писал он, — есть одно вечное, всеобщее, всемирное, истинное для меня, для нас, особенно ясно выраженное в Евангелиях. Учение это призывает человека к признанию своей сыновности к Богу ».

Источник

Расшифровка Лев Толстой и толстовство

Содержание третьей лекции из курса «Лев Толстой против всех»

Первые ассоциации со словом «толстовство» в массовом сознании — это нена­си­лие, отказ от имущества, опрощение, вегетарианство. «Толстов­цем» обзыва­­ет себя Остап Бендер в «Золотом теленке», передумав отправлять отнятый у Ко­­рей­ко миллион народному комиссару финансов: «Тоже, апостол Павел на­шел­ся, — шептал он, перепрыгивая через клумбы городского сада. — Бессреб­ре­ник, с-сукин сын! Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они уже отправили посылку — повешусь! Убивать надо таких толстовцев!» «Жил-был великий писатель / Лев Николаич Толстой, / Не ел он ни рыбы, ни мя­са, / Ходил по аллеям босой», — поется в популярной песне, сочиненной накануне войны Сергеем Кристи. Примеры, разумеется, можно множить.

Между тем все это очень важные, но все же следствия. Исходная точка толсто­вского учения — убежденность, что человеку необходимо представ­ление о смыс­­ле жизни, находящемся вне его самого. Без этого его ждут тоска, безыс­ходный ужас, самоубийство.

Что в таком случае меняется в 1878–1880 годах? Основное изменение — все эти мысли высказываются Толстым теперь напрямую, без посредничества художе­ст­­­венных образов; системати­зируются, становятся основным предметом его рефлексии, главным делом его жизни. А главное — они подтверждаются обра­зом жизни автора: Толстой становится первым толстовцем, превращается из пи­­сателя в вероучителя.

Главное обвинение, которое Толстой предъявляет современному миру, — его избыточность. Развитие государства, общества, культуры, науки идет по пути производства множества ненужных человеку вещей (будь то большие помес­тья, модная одежда или музыка Бетховена) и тем самым уводит его всё дальше от естественного состояния. Так же избыточна и Церковь: в ней слишком мно­го внешнего, формального, того, что замутняет прозрачность первоначального источника. Вообще если пытаться сформулировать суть учения Толстого в од­ной фразе, то звучать она будет примерно так: «Все простое человеку на поль­зу, а все сложное — порочно». Поэтому, в частности, необходимо вернуться от Символа веры к Нагорной проповеди, от догматического богословия к эти­ческому учению.

У «религии» Толстого множество источ­ников: протестантизм, русская народ­ная религиозность, философия Сократа и Шопенгауэра. Важно пони­мать, что это и один из первых резуль­татов знакомства Европы с восточной мистикой, с тем самым Лао-цзы, который в XX веке окажет громадное влияние на запад­ную культуру от Германа Гессе до рок-музыки. Но все-таки в первую очередь Толстой — сын своей рационалисти­ческой и антропоцентричной эпохи. Отсю­да неприятие его проповеди младшими современниками — первыми декаден­тами и символистами, для которых его религиозный поиск ока­зался недопус­тимо банальным (вспом­ним хотя бы знаменитую фразу Дми­трия Мережков­ского: Толстой упал «хуже, чем в бездну, — в яму при боль­шой дороге, по ко­то­­рой ходят все» Дмитрий Мережковский. «Л. Толстой и Достоев­ский». ).

Толстой как религиозный проповедник вообще оказывается неприемлем для многих современников. Мы помним об отлучении его от церкви, о кон­фликте с церковными и светскими властями, о преследованиях, которым подвергались его сторонники. Поэтому Толстой представляется нам едва ли не революционе­ром. Однако в борьбе двух лагерей, радикального и лояли­стского, которая оп­ределяла политическую и социальную жизнь России тех лет, он был в равной степени далек от обеих сторон. Лоялистам он казался опасным анархистом, отрицающим государство и все его институты. Настоящих же революционеров, эсеров и социал-демократов, отталкивало толстовское убеждение, что пере­устройство общества — лишь производная от внутреннего самосовершенство­вания человека и социальный переворот сам по себе ничего не даст. Поэтому, кстати, Толстого довольно жестко критикует Ленин.

Тем не менее у него оказывается множество последователей из самых разных социальных слоев. И дело тут не только в писательской известности Толстого, хотя и в ней, конечно, тоже. Самое главное — его проповедь удивительно со­впа­ла с духом времени. Достаточно вспомнить судьбу его ближайшего со­рат­ника и друга Владимира Черткова, который, будучи выходцем из того же со­циального слоя, что и Толстой, одновременно с ним и даже чуть раньше при­шел к тем же вопросам, а отчасти и к тем же ответам и практическим выводам: осуждал роскошь, переселился из господского дома в комнатку в ремесленной школе, стал ездить в вагонах третьего класса и т. д. Стремление к опрощению вообще оказалось созвучно чаяниям многих представителей высшей аристо­кра­­тии: неслучайно среди ближайших сподвижников Толстого не только кон­ногвардеец Чертков, но и гусар Дмитрий Хилков, морской офицер Павел Би­рюк­ов, родовитый дворянин Виктор Еропкин и многие другие. Не менее ха­рак­терны для эпохи движения трезвенников, пацифистов, вегетарианцев, так­же находящие поддержку и сочувствие в разных стратах. Отказ брать в руки ору­жие и борьба с пьянством — характерные черты многих народных религи­озных движений.

В силу всех этих причин учение Тол­стого стремительно приобретает популяр­ность. Возникают толстовские коммуны, народные школы, изда­тель­ство «По­сред­ник» «Посредник» — издательство, возникшее в 1884 году по инициативе Льва Толстого, Владимира Черткова и др., главным прин­ципом работы которого был выпуск доступ­ной по цене художественной и нравоучитель­ной литературы для народа. ; начинается новый вариант «хождения в народ», в том числе в свя­зи с голодом 1891–1892 го­дов в Центральной России. Первона­чально заражены толстовством оказываются преимущественно южнорусские губер­нии, Украина, Кавказ. В этом нет ничего удивитель­ного, если вспомнить ту громадную роль, которую сам Толстой и его последователи отводили работе на земле.

Толстой не просто утверждает необходимость для каждого человека занимать­ся физическим, лучше всего — земледельческим трудом (прямо говоря, что было бы желательно любому из нас надеть лапти и идти за сохой). Важнее, что он видит в этом императиве религиозный смысл, своего рода дополнение к за­поведям блаженства. Поэтому естественно, что первым и самым прямым след­ствием толстовского учения стала организация сельскохозяйственных коммун, где трудились самые разные люди: аристократы, земские интеллигенты, воен­ные, крестьяне. Надо сказать, что интеллигентские земледельческие колонии возникали и раньше, вне связи с Толстым. В конце 1860-х — начале 1870-х го­дов коммуны такого рода появились на черноморском побережье и на Кубани, однако просуществовали недолго. Новая попытка отличалась от предыдущих массовостью и относительной унификацией участников: в толстовских комму­нах ходили в крестьянской одежде, причем старой и часто рваной, питались растительной пищей, вели аскетический образ жизни.

Личного имущества у коммунаров, как правило, не было: за счет коммуны их кормили и выдавали одежду, когда старая изнашивалась, а книги они брали из общинной библиотеки. Наиболее радикальные из них вообще отказывались от своего жилья и обуви, даже лаптей, проповедовали идеал целомудрия, на­зы­­вая брак делом «похотливым, затемняющим истину и порабощающим» (впро­чем, признавая, что жениться все же лучше, чем прелюбодействовать). Один из лучших знатоков сектантства рубежа XIX–XX веков Александр Пруга­вин неслу­чайно назвал толстовцев «современными Диогенами».

Неприспособленность большинства толстовцев к жизни на земле, невозмож­ность последовательно провести в жизнь принцип ненасилия (например, зани­маться земледелием без эксплуатации домашних животных), постоянные по­ли­цейские преследо­вания привели к тому, что подавляющее большинство про­­ектов по организации коммун оказались весьма недолговечными. Исклю­че­ние — известная колония «Криница» около Геленджика, просуществовавшая несколько десятилетий. Современник оставил выразительную зарисовку быта такой коммуны:

«Надо было запрячь в водовозку лошадь, и вот человек пять начинали „трудиться“: один тащил вожжи, другой дугу, третий хомут, а двое старались „вопхнуть“ лошадь в оглобли. В криках, понуканиях не было недо­статка, и часто кончался этот „труд“ тем, что лошадь так и остава­лась незапря­женной, ибо никто из „работников“ не знал, как надо запрягать ее, да и побаи­вался, как бы она не вздумала брыкнуть». Цит. по: Евгений Баранов. «Толстовцы». М., 1912.

Стремление «сесть на землю» сопровождается сильным антикультурным на­строе­нием. Один писатель начала XX века передает свой разговор с последова­телем Толстого, интеллигентным врачом, который мечтал сжечь все книги, кроме Евангелия, так как они «вреднее и опаснее всякой холеры, всякой чумы». В толстовцах вообще очень сильно это недоверие к культуре, особенно к пись­менной культуре. Отсюда интерес к устному слову, устной проповеди. Один из самых известных толстовцев, Исаак Фейнерман, писавший под латинским псевдонимом Тенеромо, издал несколько сборников записанных им высказы­ваний Толстого. Свою деятельность он объяснял как раз необходимостью за­фиксировать для современников и потомков свои беседы с Толстым, где инди­видуальность учителя проявляется полнее, чем в его писаниях. Вероятно, в этом сказывается ориентация на Евангелие как на письменную фиксацию уст­ной проповеди.

Отдельная и очень сложная тема — толстовцы и Толстой. Выше мы говорили о Толстом как о первом толстовце. Но сам он говорил про себя: «Я Толстой, но не толстовец». Точнее будет сказать, перефразируя Козьму Пруткова, что в писателе жило огромное «желание быть толстов­цем» — желание, которое он никогда не смог реализовать до конца в силу все той же двойственности своей натуры, которая проявилась в несостоявшемся походе на концерт Рубинштейна и во многих других эпизодах. Главное колебание Толстого, длившееся года­ми, — уйти ему из Ясной Поляны или остаться? «Все так же мучительно. Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду — стыд и страда­ние…» — такими записями пестрят его дневники. Конфликт Толстого с семь­ей начинается в середине 1880-х годов и продолжается четверть века, практи­чес­ки до смерти писателя. На идейные разногласия накладываются имуще­ствен­ные споры: Толстой пытается отказаться от авторских прав, не препят­ствует яснополянским крестьянам расхищать барское имущество; жена и дети пред­сказуемо против.

С другой стороны, и Толстого раздражают некоторые последователи с их склон­­­­­­­ностью спорить о деталях учения, игнорируя главное в нем. Он сар­ка­сти­­чески описывал богословские полемики о всяких не стоящих внима­ния мело­чах — и вдруг его сторонники начинают вести себя так же. Кроме то­го, Толстой чувствует опасность превращения толстовства в «лидерское движе­ние», секту. Писатель противится его оформлению, для него толстовство — ме­ньше всего структура, организация. Отсюда его резкая реакция на предло­же­ние двух еди­номышленников провести в 1892 году съезд толстовцев в Ясной По­ляне: «Не грех ли выделять себя и других от остальных? И не есть ли это еди­не­ние с десят­ками — разъ­единение с тысячами и миллио­нами?» Любовь Гуре­вич Любовь Гуревич (1866–1940) — писательни­ца, критик, публицист и общественный дея­тель; публиковала Толстого в журнале «Северный вестник». вспо­минает, как иронически Толстой реагировал на газетные сообще­ния о пред­­­стоящем съезде:

«Вот отлично. Явимся на этот съезд и учредим вроде Армии спасения. Форму заведем — шапки с кокардой. Меня авось в генералы произведут. [Дочь] Маша портки синие мне сошьет…» Цит. по: «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». Т. 2. М., 1978.

В этой борь­бе с собственными поклонниками Толстой победил: толстовство не преврати­лось в скованную догматами окаменелость. Тот же Пругавин с полным основа­нием констатировал:

«Из Толстого, как из моря, разные люди почерпают раз­личные мораль­ные и религиозные ценности. Каждый берет то, что ему более сродно, что отвечает его наклонностям, его духовным запросам». Цит. по: Александр Пругавин. «О Льве Толстом и тол­стов­цах». М., 1911.

Более того, даже границы самого понятия «толстовство» установить зачастую трудно, если не невозможно. Современники отмечают склонность сторонников Толстого сводить любой разговор на любую, сколь угодно сложную, тему к на­бору элементарных постулатов: «все люди братья», «все мы дети единого От­ца», «весь мир есть дом Божий». Понятно, что при таких исходных данных тол­стовцев не всегда можно отграничить от представителей других религиозных учений. Известен непреходящий интерес Толстого и его последователей к ду­хо­­бо­рам, штундистам, молоканам, разного рода «братцам» (низовым пропо­вед­никам). Особенно активно занимался этим один из самых колоритных толстов­цев Иван Трегубов, основатель «Общины свободных христиан». А в 1920 году Павел Бирюков предлагает советской власти издавать журнал «Сектант-комму­нист».

«Как более свежее и богатое умствен­ными силами учение, толстовство начинает подчинять себе все другие сек­тантские лжеучения, мало-помалу теряющие под влиянием его свою самостоя­тельность и ориги­нальность».

Примеров тому множество. Остановим­ся подробнее на событиях в селе Пав­лов­ка Сумского уезда Харьковской губернии, которые личный секретарь Тол­стого Николай Гусев назвал «страшным взрывом, прогремевшим на всю Рос­сию». В сентябре 1901 года группа павловских сектантов, много лет конфликто­вавших с местным священником и урядником и подвер­гавшихся преследова­ни­ям (в числе прочего — за отказ от присяги на верность императору и от во­ин­с­кой службы), ворвалась в церковь, осквернила алтарь, разломала хоругви, раз­била иконы, опрокинула престол, разорвала напрестольное Евангелие, поло­ма­ла крест. По выходе из церкви погромщики были избиты разъяренной тол­пой, арестованы, судимы и отправлены кто на каторгу, кто в ссылку.

«Все, получившие земли от князя Хилкова, делаются сектан­тами, являются на беседы к князю, выслушивают его толкование Евангелия по гра­фу Толстому».

Еще один пример такого пограничного религиозного движения — так называе­мые духоборы-постники, выделив­шиеся в середине 1890-х годов из среды тра­диционного духоборства в особое течение именно под влиянием толстов­ской проповеди. После переезда с помощью Толстого и толстовцев в Канаду от пре­следований российского правительства они раскололись еще раз. В резу­льтате нового раскола образова­лась группа «Сыны свободы», решившая боро­ться с ци­вилизацией при помощи террора. Ее члены начали уничтожать сельско­хо­зяй­ственную технику, поджигать школы и линии электропередачи. Как и пав­лов­ские события, деятельность духоборов-свободников опровергает распро­стра­ненное убеждение, что проповедь Толстого нельзя использовать для обо­сно­вания насилия.

Проповедь Толстого имела самые разные следствия. Не без его влияния воз­ник­ли, например, «Собрания русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Пе­тербурга» священника Георгия Гапона, увлекшегося толстовством еще в пол­тав­ской семинарии. Толстой оказал огромное влияние на религиоз­ные и об­ще­ственно-политические движения по всему миру, например на Махатму Ганди, на русскую литературу: так, Пастернак проецирует свой путь на путь Толстого («Нельзя не впасть к концу, как в ересь, / В неслыханную простоту»), строит роман «Доктор Живаго» во многом по образцу «Воскресе­ния». Пафос земле­делия как идеального занятия для любого человека сказался на опыте первых палестинских кибуцев, создававшихся евреями — выходцами из Рос­сий­ской империи, многие из которых находились под сильным влия­нием проповеди Толстого.

Источник