тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман что это значит
Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман
А. Пушкин о Наполеоне. «Низкие истины», справедливость или милосердие и любовь?
В стихотворении «Герой» А. С. Пушкина есть такие строки:
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран.
1. Казалось бы, поэт проклинает «правды свет» и «истинам», пусть и «низким», предпочитает «возвышающий», но всё-таки «обман», нет ли в этом какого-то кощунства, предосудительности, неправильности?
Великий поэт по-христиански абсолютно прав.
Тьма низких истин: обвинения, пересуды, сплетни, осуждение, презрение и осмеяние «светом» людей, совершивших нечто «неприличное» с точки зрения высшего общества, поэту глубоко отвратительна. Лишение обществом осмеянного, униженного человека даже гипотетической возможности на благородный возвышенный порыв, поступок, А.С. Пушкин считает низким и оскорбительным. Он и сам не раз сталкивался с враждебной холодностью, насмешками и сарказмом «высшего света» по самым разным поводам. И, быть может, это, в конечном счёте, стало причиной смерти Великого Поэта, отвергнутого, осмеянного и несправедливо осуждённого «высшим обществом» за защиту им своей чести и достоинства.
Поэт своей возвышенной, отзывчивой душой чувствует, что это неправильно, не по-христиански. А.С. Пушкин предпочитает видеть в человеке лучшее, даже если он не совершил ничего доброго. Поэт хочет верить и верит, что каждый человек способен на самоотверженность, любовь, милосердие, пусть общество называет такую веру «обманом», но это «возвышающий обман». Обличение, осуждение в грехах, он называет «низкими истинами», ему дороже «нас возвышающий обман», то есть, он хочет видеть и видит в человеке его достоинства, пусть и не проявленные. Он хочет возвышать человека, а не уничтожать и принижать его упрёками и обличениями.
Вспомним: Господь БОГ, зная всеобщую греховность людей, вразумляет и наказывает нас как непослушных детей, но и говорит нам: «вы – боги», «Будьте святы, как Я Свят».
«. нет человека, который не грешил бы» (3 Цар 8:46)
«Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы» (Пс. 81: 6)
«. святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш». (Лев 11, 44.)
Одров я вижу длинный строй,
Лежит на каждом труп живой,
Клейменный мощною чумою,
Царицею болезней. он,
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость. Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой.
Не безрассудная смелость Наполеона восхищает поэта, а желание прославленного полководца «ободрить угасший взор» смертельно больных людей. Пушкин убеждён, что уже за это он «будет небу другом», к чему бы не приговорил его земной суд. Конечно, за миллионы погубленных жизней на поле брани диктатор и полководец должен поплатиться, и вряд ли избежит ада. Но, как знать, быть может эти муки не будут вечными, и он, как разбойник на Кресте, за это малое доброе дело будет помилован. Добрые дела в аду не горят!
Вспомним слова ХРИСТА: «Тогда скажет царь тем, которые по правую сторону его: приидите, благословенные отца моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был странником, и вы приняли меня; был наг, и вы одели меня; был болен, и вы посетили меня; в темнице был, и вы пришли ко мне». (Мф.25, 34-36)
Когда великий полководец был на вершине славы, «высший свет» боготворил, восхвалял Наполеона и преклонялся перед ним, но когда тот потерпел сокрушительное и заслуженное поражение от русских воинов, «высшее общество» безжалостно, со злорадством и злословием низвергло его с пьедестала обожания. Тогда же появилась фальшивка, что, якобы, случай в чумном бараке вымышлен. И завистливый, холодный, праздный «свет» был несказанно обрадован совершенному «развенчанию» героя, лишив его и этого, действительно бывшего достойного поступка.
Друг в стихе указывает поэту на, якобы, отсутствие факта, которым тот восхищался: «Мечты поэта — Историк строгий гонит вас! И где ж очарованье света!» Но Пушкин не верит и не желает такой «правды» и «низких истин», он восклицает:
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран.
«Оставь герою сердце!» Лишить героя сердца, милосердия, значит признать, что он – бесчувственный тиран. Пушкин не хочет в это верить! Участь тирана ужасна, его ожидает страшная вечная кара. Поэт не желает этого никому. И его чувства не обманывают, были минуты милосердия и у ожесточённого битвами и властью Императора Наполеона.
Но если даже к такому злодею А.Пушкин проявляет милосердие, то тем более старается увидеть доброе в других людях. Но жизнь его часто убеждала в обратном, и тогда в порыве горячего сердца с его уст слетали слова гнева, возмущения, негодования и отчаяния.
3. Тем ни менее, Поэт всегда призывал «милость к падшим» и желал оправдания их перед людьми и БОГОМ! Он пишет: «Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман. » И он по-христиански прав!
Вспомним Евангельское – «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». (Мф.7, 1-2) « Не злословь брата твоего, даже если ты видишь его преступающим все заповеди. Иначе сам впадешь в руки врагов твоих» (Антоний Великий).
Милосердие выше справедливости! Любовь не требует справедливости и возмездия, она хочет оправдания ближних, а не обличения и осуждения их. Она есть высшая Истина, Ибо ХРИСТОС-БОГ есть Путь, Жизнь, Истина и Любовь.
Христианский БОГ – это БОГ Любви, а «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». (Кор.13, 4-8)
«Бог есть Любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1Ин. 4:16)
Великий поэт ощущал, чувствовал, знал любовь, жил ею и пребывал в любви, и БОГ был в нём.
Нас возвышающий обман
«Нас возвышающий обман»
АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 1999
«НАС ВОЗВЫШАЮЩИЙ ОБМАН»
«Тьмы низких истин мне дорожe / Hас возвышающий обман», — напишет в 1830 году Пушкин.
Эта фраза, появившаяся в стихотворении «Герой», тем более странна, что именно к концу 20-х, началу 30-х годов Пушкин приходит к реалистическому методу изображения жизни, более того, сам осознает себя как «поэт действительности» (так и определит в заметке 1830 г. в альманахе «Денница»). Реализм же противостоял предшествующим стилям как раз тем, что искал ценности в самой жизни, пытался извлекать критерии оценки из исторически обусловленных обстоятельств. Любая идеальная схема теперь не навязывалась миру (как в романтизме), а проверялась на соответствие объективному ходу вещей. Тем самым, Богом писателя становилась истина, какой бы неудобной она ни казалась. А истина эта состояла в том, что человек детерминирован социальной средой, своим возрастным горизонтом, культурными связями, наконец, физиологическими потребностями.
Открылся целый мир сложных психологических скрещений идеальных установок и реальных бытовых мотивов. Жизнь вдруг стала огромной лабораторией с множеством объектов, свойства которых не были заранее заданы и подлежали исследованию. В этой-то обстановке и было написано стихотворение «Герой».
Оно посвящено Наполеону. Характерен эпиграф: «Что есть истина?». Стихотворение строится как диалог некого Друга с Поэтом. Неожиданно выясняется, что для Поэта дорог не военный гений Бонапарта, а завораживает его человеческое бесстрашие перед лицом небытия, в котором, однако, главное не гордая личная отвага, а какая-то высокая способность солидарно с другим противостоять смерти.
Все дело в том, что Пушкин был не только первооткрывателем реалистического метода, он был и первым, кто понял угрозу, скрывающуюся в подобном сугубо «реальном» взгляде на мир. Угрозу, которую можно было бы назвать синдромом макиавеллизма. Ведь знаменитый флорентийский мыслитель хотел лишь одного: показать, что в основе действий политика должна лежать подлинная реальность, в которой нет места нашим моральным принципам и представлениям о справедливости. Интересно, что печать некоторого макиавеллизма несут на себе отдельные стихи Пушкина — «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», в которых кровавая расправа над восставшей Польшей рассматривается как событие, вытекающее из исторических и политических реалий.
Новый метод, тяготевший к «объективной действительности», вольно или невольно оставлял писателя без твердой этической почвы (на которой, например, незыблемо стоял классицизм). Человек оказывался лишенным подлинной свободы, а его поступки почти целиком определялись обстоятельствами, а главное, при скрупулезном рассмотрении современности или исторической перспективы нигде не прослеживалось победное действие нравственных законов. Получалось, что если подходить к миру как к лабораторному столу, на котором разложены определенные объекты, то наличие таких важных для нашей духовной сущности вещей, как совесть, честь, вера, любовь, героизм, справедливость, не подтверждается. Не подтверждается так, как, к примеру, подтверждается наличие стола или стула, на который я могу сесть. Могу встать, отвлечься, пойти гулять, вернуться — и снова обнаружить его на прежнем месте. Стул точно есть, его существование автоматично и независимо от меня. Но если теперь таким же способом попытаться «поймать» нечто, имеющее отношение к области духа, — например, героизм — нас постигнет разочарование. Нельзя, обнаружив в своей душе раскаяние, любовь или веру, пойти погулять, а вернувшись, застать их как бы «стоящими на месте». Они есть только до тех пор, пока я их удерживаю. Я люблю лишь постольку, поскольку совершаю духовное усилие — любить.
Прямо или косвенно реализм предполагает мир существующим в качестве объекта, не зависящего от наблюдающего его субъекта. Анализируется что-то, само по себе уже наличествующее, как бы автоматически себя возобновляющее во времени. Это природные, социальные процессы, развивающиеся по своим законам, или «низкие истины», как говорит Пушкин.
Но таким способом никогда не засвидетельствовать наличие в мире того, что не существует независимо от самого наблюдателя, самого человека. Потому что совесть, добро, героизм — понятия, получающие свое значение лишь в человеческом (и не просто человеческом, а личностном) измерении. Они существуют лишь до тех пор, пока есть субъект, их удерживающий, воспроизводящий. С точки зрения природного или социального процесса, героизм — только «возвышающий обман». Но Пушкин не случайно подчеркивает слова Мне дороже (не Нам, как часто цитируют эту фразу). Потому, что честность существует в этом мире не вообще, не у кого-то там, а только тогда, когда я (именно я) сам поступаю честно.
Смысл пушкинской фразы не в том, что человек всегда предпочтет сладкую иллюзию горькой правде, а в том, что духовная истина не существует сама по себе и рождается лишь моим возвышающим усилием внутри определенного рода обмана. Обмана, с точки зрения отстраненного наблюдателя, который, чтобы уверовать в героизм и любовь, сначала требует доказательств их наличия от других и только затем обращается к себе. Нет, так никогда не получится. Единственное надежное средство доказать существование добра в этом мире — это немедленно начать творить его самому.
Проблема эта, сводящаяся к тому, что любая истина парадоксальным образом открывается в особого сорта иллюзии, все время волновала Пушкина. Ведь главное тут, как мы уже поняли, состояние вложенности души. Но это и есть вопрос любви, веры, понимания.
Пушкин явно отдает предпочтение «литературной», но искренней Татьяне (из романа Евгений Онегин). В чем дело? По-видимому, в том, что создавая свой роман он писал как бы «саму жизнь», — поэт помнил, что истина (любовь, понимание и т.д.) может родиться лишь в духе, чистой сферой которого является не повседневное бытовое существование, а искусство. Следовательно, для разделения, для любви, для счастья требуется «магический кристалл» иллюзии, которую мы силой своей души сделаем правдой.
Пушкин о Наполеоне. Низкие истины или любовь?
А. Пушкин о Наполеоне. «Низкие истины», справедливость или милосердие и любовь?
В стихотворении «Герой» А. С. Пушкина есть такие строки:
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран.
1. Казалось бы, поэт проклинает «правды свет» и «истинам», пусть и «низким», предпочитает «возвышающий», но всё-таки «обман», нет ли в этом какого-то кощунства, предосудительности, неправильности?
Великий поэт по-христиански абсолютно прав.
Тьма низких истин: обвинения, пересуды, сплетни, осуждение, презрение и осмеяние «светом» людей, совершивших нечто «неприличное» с точки зрения высшего общества, поэту глубоко отвратительна. Лишение обществом осмеянного, униженного человека даже гипотетической возможности на благородный возвышенный порыв, поступок, А.С. Пушкин считает низким и оскорбительным. Он и сам не раз сталкивался с враждебной холодностью, насмешками и сарказмом «высшего света» по самым разным поводам. И, быть может, это, в конечном счёте, стало причиной смерти Великого Поэта, отвергнутого, осмеянного и несправедливо осуждённого «высшим обществом» за защиту им своей чести и достоинства.
Поэт своей возвышенной, отзывчивой душой чувствует, что это неправильно, не по-христиански. А.С. Пушкин предпочитает видеть в человеке лучшее, даже если он не совершил ничего доброго. Поэт хочет верить и верит, что каждый человек способен на самоотверженность, любовь, милосердие, пусть общество называет такую веру «обманом», но это «возвышающий обман». Обличение, осуждение в грехах, он называет «низкими истинами», ему дороже «нас возвышающий обман», то есть, он хочет видеть и видит в человеке его достоинства, пусть и не проявленные. Он хочет возвышать человека, а не уничтожать и принижать его упрёками и обличениями.
Вспомним: Господь БОГ, зная всеобщую греховность людей, вразумляет и наказывает нас как непослушных детей, но и говорит нам: «вы – боги», «Будьте святы, как Я Свят».
«. нет человека, который не грешил бы» (3 Цар 8:46)
«Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы» (Пс. 81: 6)
«. святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш». (Лев 11, 44.)
Одров я вижу длинный строй,
Лежит на каждом труп живой,
Клейменный мощною чумою,
Царицею болезней. он,
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость. Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой.
Не безрассудная смелость Наполеона восхищает поэта, а желание прославленного полководца «ободрить угасший взор» смертельно больных людей. Пушкин убеждён, что уже за это он «будет небу другом», к чему бы не приговорил его земной суд. Конечно, за миллионы погубленных жизней на поле брани диктатор и полководец должен поплатиться, и вряд ли избежит ада. Но, как знать, быть может эти муки не будут вечными, и он, как разбойник на Кресте, за это малое доброе дело будет помилован. Добрые дела в аду не горят!
Вспомним слова ХРИСТА: «Тогда скажет царь тем, которые по правую сторону его: приидите, благословенные отца моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был странником, и вы приняли меня; был наг, и вы одели меня; был болен, и вы посетили меня; в темнице был, и вы пришли ко мне». (Мф.25, 34-36)
Когда великий полководец был на вершине славы, «высший свет» боготворил, восхвалял Наполеона и преклонялся перед ним, но когда тот потерпел сокрушительное и заслуженное поражение от русских воинов, «высшее общество» безжалостно, со злорадством и злословием низвергло его с пьедестала обожания. Тогда же появилась фальшивка, что, якобы, случай в чумном бараке вымышлен. И завистливый, холодный, праздный «свет» был несказанно обрадован совершенному «развенчанию» героя, лишив его и этого, действительно бывшего достойного поступка.
Друг в стихе указывает поэту на, якобы, отсутствие факта, которым тот восхищался: «Мечты поэта — Историк строгий гонит вас! И где ж очарованье света!» Но Пушкин не верит и не желает такой «правды» и «низких истин», он восклицает:
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран.
«Оставь герою сердце!» Лишить героя сердца, милосердия, значит признать, что он – бесчувственный тиран. Пушкин не хочет в это верить! Участь тирана ужасна, его ожидает страшная вечная кара. Поэт не желает этого никому. И его чувства не обманывают, были минуты милосердия и у ожесточённого битвами и властью Императора Наполеона.
Но если даже к такому злодею А.Пушкин проявляет милосердие, то тем более старается увидеть доброе в других людях. Но жизнь его часто убеждала в обратном, и тогда в порыве горячего сердца с его уст слетали слова гнева, возмущения, негодования и отчаяния.
3. Тем ни менее, Поэт всегда призывал «милость к падшим» и желал оправдания их перед людьми и БОГОМ! Он пишет: «Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман. » И он по-христиански прав!
Вспомним Евангельское – «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». (Мф.7, 1-2) « Не злословь брата твоего, даже если ты видишь его преступающим все заповеди. Иначе сам впадешь в руки врагов твоих» (Антоний Великий).
Милосердие выше справедливости! Любовь не требует справедливости и возмездия, она хочет оправдания ближних, а не обличения и осуждения их. Она есть высшая Истина, Ибо ХРИСТОС-БОГ есть Путь, Жизнь, Истина и Любовь.
Христианский БОГ – это БОГ Любви, а «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». (Кор.13, 4-8)
«Бог есть Любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1Ин. 4:16)
Великий поэт ощущал, чувствовал, знал любовь, жил ею и пребывал в любви, и БОГ был в нём.
Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман что это значит
А. А. Гусейнов (ответственный редактор), В. Жямайтис, И. С. Кон, В. М. Межуев, Ю. В. Согомонов, В. И. Толстых.
Во втором выпуске издания (первый вышел в 1988 г.) затрагиваются острые нравственно-этические проблемы, находящиеся в центре общественных дискуссий: правда и справедливость, моральные основы исторической памяти, сексуальность и нравственность, проблемы эвтаназии и др. Широко представлена этическая классика: продолжается публикация лекций по этике И. Канта, читатель впервые познакомится с ранними этюдами о морали П. А. Сорокина и полным переводом сочинения датского философа С. Кьеркегора «Болезнь к смерти».
Рассчитана на широкий круг читателей.
A. А. Гусейнов. Перестройка: новый образ морали
И. С Кон. Сексуальность и нравственность
О. П. Зубец «Одной любви музыка уступает. «
ВОПРОСЫ ИСТОРИИ ЭТИКИ
A. Ю. Согомонов. Феноменология зависти в Древней Греции
НРАВСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ ОБЩЕСТВА: ТРАДИЦИИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
B. А. Печенев. Правдоискательство: нравственно-философская идея и жизнь
Ю. И. Давыдов. Этическое измерение памяти (Нравственно-философские размышления в связи с романами Чингиза Айтматова)
Л. В. Коновалова. Новые моральные проблемы
Дж. Рейчелс. Активная и пассивная эвтаназия
ЭТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В СТРАНАХ ЗАПАДА
А. К. Оганесян. Равенство и справедливость (Концепции Д. Роулса и Д. Белла)
Д. Роулс. Теория справедливости (Фрагмент из книги)
Д Белл. Культурные противоречия капитализма (Фрагмент из книги)
Т. А. Покуленко. Вегетарианство как нравственная ценность
Мыслители разных эпох о совести
Принципы и методы современной науки о нравственности
Нормативна ли наука этика и может ли она ею быть?
Новый труд о Бентаме
С. А. Исаев. Этика отчаяний и веры (Послесловие)
ПЕРЕСТРОЙКА: НОВЫЙ ОБРАЗ МОРАЛИ
Перестройка переводит общественные перспективы в моральный план. Не случайно ее программа в общей своей части напоминает моральный манифест, обозначая скорее ценностную перспективу. Это гуманизация социализма, нравственное возрождение советского общества, утверждение в мировой политике приоритета общечеловеческих ценностей.
В жизни и науке апелляция к морали нередко является свидетельством неспособности или нежелания адекватно выражать свои мысли, быть строгим, точным в суждениях; моральные лозунги и в самом деле могут быть просто фразой, красивым фасадом, скрывающим мрачные задворки. Многие полагают поэтому, что этическое обрамление понятия перестройки выражает неопределенность, расплывчатость его содержания, более того, отвлекает, уводит в сторону от реальных целей. Что в действительности скрывается за фактом несомненной этизации социального мышления? С точки зрения догматического, «доцентского» марксизма, привыкшего сводить каждую философскую категорию к законченному набору признаков, понятие перестройки и в самом деле может показаться ненаучным, любительским. Определенное в отрицательной части, оно несколько расплывчато в позитивной. Более или менее ясно, от чего мы отказываемся, но не столь ясно, к чему стремимся. Однако именно эта размытость позитивной программы перестройки, пожалуй, лучше, чем что-либо иное, свидетельствует о ее социально-философской новизне.
Все те, кто выступал от имени истории, ее целей, оказывались великими обманщиками. Они приводили людей совсем не туда, куда обещали. Благоденствие для всех оборачивалось выгодой для некоторых. Мы полагали, что с победой Великой Октябрьской революции уже выскочили из социальной стихии, которая чревата неожиданностями, катастрофами, которая то и дело переворачивает благие человеческие намерения и приводит к результатам, часто весьма далеким от сознательно прокламированных целей. Мы полагали, что от предыстории уже перешли к истории, от стихийного развития к сознательному. Реальный ход истории советского общества не подтверждает этого, а свидетельствует об обратном. В самом деле, в 1919 году была принята вторая Программа партии, содержавшая развернутый конкретный проект развития общества, включавший, в частности, нетоварную экономику, общественное (внесемейное) воспитание и многое другое. Однако уже в 1921 году под жестким давлением обстоятельств был введен нэп, и развитие пошло совсем по другому пути, чем это было предначертано программой. Аналогичная судьба постигла и третью Программу партии, принятую в 1961 году. Содержащиеся в ней планы и прогнозы оказались еще более утопическими. Мы не выскочили из того типа социального развития, который именуется в марксизме предысторическим, стихийным. Реальности сегодняшнего дня (инфляция, забастовки, кризисные явления в сфере экологии, разгул национальных распрей и т.д.) рассеивают иллюзии в этом отношении.
Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман что это значит
«НАС ВОЗВЫШАЮЩИЙ ОБМАН»
«Тьмы низких истин мне дорожe / Hас возвышающий обман», — напишет в 1830 году Пушкин. Фраза загадочна. Смысл ее тем более ускользает, что не предполагать же, в самом деле, в поэте лицемера, прячущегося от неудобной истины за ширму поддакивающей неправды. Xотя часто понимают именно так. Более того, подобное самоуспокоительное, мягко говоря, лукавство сделалось чуть ли ни характерной чертой национальной ментальности, когда под покровом рассуждений о величии русского духа скрывают пугающие приметы бытового и нравственного убожества. Возвышающий обман, провозгласивший возможность сделать всех сытыми и богатыми без жертв и решительных рыночных реформ, оказывается нам дороже низкой истины действующих во всем мире единых экономических законов. Обычно в этом случае любят ссылаться на загадочную русскую специфику, которая, на мой взгляд, состоит лишь в том, что мы, как никто другой, крепко увязли в своих проблемах. Пушкин, однако же, писал совершенно не о том.
Эта фраза, появившаяся в стихотворении «Герой», тем более странна, что именно к концу 20-х, началу 30-х годов Пушкин приходит к реалистическому методу изображения жизни, более того, сам осознает себя как «поэт действительности» (так и определит в заметке 1830 г. в альманахе «Денница»). Реализм же противостоял предшествующим стилям как раз тем, что искал ценности в самой жизни, пытался извлекать критерии оценки из исторически обусловленных обстоятельств. Любая идеальная схема теперь не навязывалась миру (как в романтизме), а проверялась на соответствие объективному ходу вещей. Тем самым, Богом писателя становилась истина, какой бы неудобной она ни казалась. А истина эта состояла в том, что человек детерминирован социальной средой, своим возрастным горизонтом, культурными связями, наконец, физиологическими потребностями. Открылся целый мир сложных психологических скрещений идеальных установок и реальных бытовых мотивов. Жизнь вдруг стала огромной лабораторией с множеством объектов, свойства которых не были заранее заданы и подлежали исследованию. В этой-то обстановке и было написано стихотворение «Герой».
Оно посвящено Наполеону, человеку для Пушкина во многом символическому, отношение к которому менялось с годами, но никогда не было безразличным. Характерен эпиграф: «Что есть истина?». Стихотворение строится как диалог некого Друга с Поэтом. К последнему обращаются с вопросом, чем так привлекает образ Наполеона, в чем слава завоевателя Европы, притягательная сила его личности? Неожиданно выясняется, что для Поэта дорог не военный гений Бонапарта, не его дерзость похитителя королевских скипетров и корон, даже не его трагическая судьба пленника на пустынном острове. Это все предмет надоевших романтических спекуляций. Пушкина волнует другое:
Одров я вижу длинный строй,
Лежит на каждом труп живой,
Клейменный мощною чумою,
Царицею болезней… он,
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость…
Следовательно, в Наполеоне завораживает его человеческое бесстрашие перед лицом небытия, в котором, однако, главное не гордая личная отвага, а какая-то высокая способность солидарно с другим противостоять смерти. Что-то вроде заговора против нечеловеческого ничто, воплощающегося в чуме.
И вот звучит отрезвляющий голос Друга: по свидетельству «Мемуаров», автором которых был журналист Вильмар, Наполеон не прикасался к чумным. Значит, реальность опровергает наши возвышенные представления о героизме, о человеческом достоинстве. Но поэт не хочет согласиться:
Да будет проклят правды свет, Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! что же
Он будет без него? Тиран…
Все дело в том, что Пушкин был не только первооткрывателем реалистического метода, он был и первым, кто понял угрозу, скрывающуюся в подобном сугубо «реальном» взгляде на мир. Угрозу, которую можно было бы назвать синдромом макиавеллизма. Ведь знаменитый флорентийский мыслитель хотел лишь одного: показать, что в основе действий политика должна лежать подлинная реальность, в которой нет места нашим моральным принципам и представлениям о справедливости. Интересно, что печать некоторого макиавеллизма несут на себе отдельные стихи Пушкина — «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», в которых кровавая расправа над восставшей Польшей рассматривается как событие, вытекающее из исторических и политических реалий.
Новый метод, тяготевший к «объективной действительности», вольно или невольно оставлял писателя без твердой этической почвы (на которой, например, незыблемо стоял классицизм). Человек оказывался лишенным подлинной свободы и целиком детерминированным обстоятельствами, а главное, при скрупулезном рассмотрении современности или исторической перспективы нигде не прослеживалось победное действие нравственных законов. Получалось, что если подходить к миру как к лабораторному столу, на котором разложены определенные объекты, то наличие таких важных для нашей духовной сущности вещей, как совесть, честь, вера, любовь, героизм, справедливость, не подтверждается. Не подтверждается так, как, к примеру, подтверждается наличие стола или стула, на который я могу сесть. Могу встать, отвлечься, пойти гулять, вернуться — и снова обнаружить его на прежнем месте. Стул точно есть, его существование автоматично и независимо от меня. Но если теперь таким же способом попытаться «поймать» нечто, имеющее отношение к области духа, — например, героизм — нас постигнет разочарование. Нельзя, обнаружив в своей душе раскаяние, любовь или веру, пойти погулять, а вернувшись, застать их как бы «стоящими на месте». Они есть только до тех пор, пока я их удерживаю. Я люблю лишь постольку, поскольку совершаю духовное усилие — любить.
Прямо или косвенно реализм предполагает мир существующим в качестве объекта, не зависящего от наблюдающего его субъекта. Анализируется что-то, само по себе уже наличествующее, как бы автоматически себя возобновляющее во времени. Это природные, социальные процессы, развивающиеся по своим законам, или «низкие истины», как говорит Пушкин.
Но таким способом никогда не засвидетельствовать наличие в мире того, что не существует независимо от самого наблюдателя, самого человека. Потому что совесть, добро, героизм — понятия, получающие свое значение лишь в человеческом (и не просто человеческом, а личностном) измерении. Они существуют лишь до тех пор, пока есть субъект, их удерживающий, воспроизводящий. С точки зрения природного или социального процесса, героизм — только «возвышающий обман». Но Пушкин не случайно подчеркивает слова мне дороже (не нам — а часто цитируют эту фразу в таком виде). Потому мне, что честность, скажем, существует в этом мире не вообще, не у кого-то там, а только тогда, когда я (именно я) сам поступаю честно.
Смысл пушкинской фразы не в том, что человек всегда предпочтет сладкую иллюзию горькой правде, а в том, что духовная истина не существует сама по себе и рождается лишь моим возвышающим усилием внутри определенного рода обмана. Обмана, с точки зрения отстраненного наблюдателя, который, чтобы уверовать в героизм и любовь, сначала требует доказательств их наличия от других и только затем обращается к себе. Нет, так никогда не получится. Единственное надежное средство доказать существование добра в этом мире — это немедленно начать творить его самому.
Проблема эта, сводящаяся к тому, что любая истина парадоксальным образом открывается в особого сорта иллюзии, все время волновала Пушкина. Ведь главное тут, как мы уже поняли, состояние вложенности души. Но это и есть вопрос любви, веры, понимания. Тут можно обнаружить много неожиданного, читая, например, «Евгения Онегина».
Обратим внимание на странное обстоятельство: любимая героиня поэта Татьяна Ларина влюбляется в Онегина совершенно «литературно». Первоначально он для нее не реальный человек — скучающий в деревне петербургский денди, — а то ли Грандисон, то ли Ловлас. Чувство Татьяны подлинно, но оно рождается в иллюзорном восприятии героя, правда, затем, именно благодаря своей подлинности, оказывается способным разглядеть в Онегине реального человека.
Еще интереснее метаморфоза, произошедшая с Евгением. Почему «та самая Татьяна» оставляет его равнодушным в сельской глуши и сводит с ума в светской гостиной? Потому, что вторично перед ним является совсем другой образ (кстати, иллюзорный, о чем и говорит сама героиня, признаваясь, что тоскует по простоте и естественности прежней жизни в деревне, что чужда блестящей светской мишуре). Парадокс заключается в том, что Онегин — человек умный и честный, более того, он, конечно, прекрасно помнит ту, прежнюю, деревенскую Татьяну, которой вполне буднично и правдиво объяснял, что не любит ее. Но теперь… Но теперь та его прежняя честность, вытекающая из знания себя, своих привычек и т.д. и т.п. (то есть из «тьмы низких истин»), вдруг оказывается не более чем слепотой (и, в сущности, ложью) перед лицом «возвышающего обмана» пришедшего чувства. Чувства, в которое он вложился, и тут же вещи, абсолютно невозможные, с точки зрения его природы (он ведь остался тем же, по-прежнему «не создан для блаженства» и «недостоин совершенств» любимой женщины), сделались желанными и возможными. Какие это вещи? — Любовь, забота, самопожертвование, муки совести. — Почему? — Потому, что они не существуют и не существовали сами по себе, а теперь стали реальностью, поддерживаемые усилием его души, от соприкосновения со знакомо-незнакомым, прекрасным фантомом.
Эта тема разделенной как бы неправды, которая и может только стать основой чувства, превращающего иллюзию в реальность, для Пушкина очень значима. Мы всегда сначала испытываем симпатию, притяжение, сначала влюбляемся, а потом узнаем человека. Чувство не возникает вне этого поля «возвышающего обмана», и далее лишь требуется усилиями души сделать его истиной. Но тут катастрофа, потому что истиной иллюзию могут сделать лишь солидарные усилия двоих. Онегин же во время первого объяснения с Татьяной явно отказывается играть предназначенную ему роль из вполне честных соображений (которые, как потом станет ясно, окажутся просто глупостью, слепотой). Не случайно родившееся из монолога героя лирическое отступление приводит Пушкина к постановке трагического вопроса:
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
То есть кто же солидарно с нами поддержит иллюзию, кто приведет ее к правде? Родные, друзья, возлюбленные? Нет! У каждого свои резоны, свои собственные обольщения.
Полная безвыходность подобного положения, его мучительность (не исключающая, впрочем, легкой иронии над своими переживаниями) с особой отчетливостью выражена Пушкиным в стихотворении «Признание», обращенном к Александре Ивановне Осиповой:
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно.
Я сам обманываться рад!
Интересно, что если сопоставить письмо Онегина и письмо Татьяны, выяснится, что героиня изъясняет свои чувства (пусть и искренние чувства) вполне литературно, даже романтично (можно разглядеть почти прямые заимствования из «Новой Элоизы» Руссо). Онегин же в послании хоть и приукрашивает свое прежнее отношение к Татьяне, хоть и срывается на восклицания обиженного самолюбия, но мыслит не по литературному шаблону. И поразительно, что симпатии Пушкина не на стороне «реалиста» Онегина (хотя сам поэт пишет реалистический роман и потешается над элегическими и романтическими штампами, иронизируя, в частности, над Ленским). Пушкин явно отдает предпочтение «литературной», но искренней Татьяне. В чем дело? По-видимому, в том, что создавая свой роман — не текст, а как бы «саму жизнь», — поэт помнил, что истина (любовь, понимание и т.д.) может родиться лишь в духе, чистой сферой которого является не повседневное бытовое существование, а искусство. Следовательно, для разделения, для любви, для счастья требуется «магический кристалл» иллюзии, которую мы силой своей души сделаем правдой. Онегин в свое время побоялся вложиться, предпочел остановиться на черте констатации истинного положения дел (а это истинное положение истинно лишь в створе его ожиданий, его социальной ориентации, в рамках которой не просматривается любви к деревенской девочке) — и ошибся, и был наказан.