тарарабумбия сижу на тумбе я и горько плачу я что мало значу я
Та-ра-ра-бумбия
Та-ра-ра-бумбия
Сижу на тумбе я.
Простерты руки
К скучной скуке.
Рука простёртая
Ласкает звёздочки,
А солнце мёртвое
Лежит на жёрдочке.
У неё узкая талия
А в руках белое полотенце;
Мои глаза в Австралии
Темнее тамошних туземцев.
Та-ра-ра-бумбия
Сижу на тумбе я.
Статьи раздела литература
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: stream@team.culture.ru
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Тарарабумбия сижу на тумбе я и горько плачу я что мало значу я
Вообще-то, собирался писать про «тумбию», но начать придётся всё равно с «бумбии».
В самом конце 1893 года, 28 декабря, в газете либеральной московской интеллигенции «Русские ведомости» был напечатан новый рассказ молодого — ему ещё не исполнилось и 34-х лет — писателя Антона Чехова. Рассказ назывался «Володя большой и Володя маленький». В тот же день, едва бросив взгляд на свежий газетный номер, Чехов спешит поделиться своими впечатлениями от публикации (в письме к Виктору Гольцеву, тот тоже сотрудничал с «Русскими ведомостями»):
Ах, мой рассказ в «Русских ведомостях» постригли так усердно, что с волосами отрезали и голову. Целомудрие чисто детское, а трусость изумительная…
Ну допустим, что он циничен, но тогда не следовало его вовсе печатать…
Ну, допустим, что он циничен … Речь в рассказе идёт о душевных смятениях некоей юной дамы, по имени Софья Львовна, супруги пожилого полковника (Владимир Никитыч, он же «Володя большой»), которая хоть и чувствует, что живёт как-то не так, но никак не может понять, что же именно в ней не так. Помочь ей вызвался её друг детства и одновременно друг её семьи Владимир Михайлыч, он же «Володя маленький», — «маленький» лишь по сравнению с мужем-полковником, а вообще-то уже не маленький (кстати говоря, почти ровесник Чехова — чуть-чуть моложе):
— Вот вы, Володя, умный человек, — сказала Софья Львовна, — научите меня… Конечно, я неверующая и в монастырь не пошла бы, но ведь можно сделать что-нибудь равносильное. Мне нелегко живётся, — продолжала она, помолчав немного. — Научите же… Скажите мне что-нибудь убедительное. Хоть одно слово скажите.
— Володя, за что вы меня презираете? — спросила она живо. — Вы говорите со мной каким-то особенным, простите, фатовским языком, как не говорят с друзьями и с порядочными женщинами. Вы имеете успех как учёный, вы любите науку, но отчего вы никогда не говорите со мной о науке? Отчего? Я не достойна.
Чехов удивительный мастер. Всего одно лишь слово — и словно бы видишь воочию всю эту картину.
Володя маленький досадливо поморщился и сказал:
— Отчего это вам так вдруг науки захотелось? А может, хотите конституции? Или, может, севрюжины с хреном.
Между прочим, конституций с хреном в то время добивалась от правительства как раз либеральная редакция «Русских ведомостей»; мысли же Софьи Львовны были весьма далеки от подобных глупостей:
— Ну, хорошо, я ничтожная, дрянная, беспринципная, недалёкая женщина… У меня тьма, тьма ошибок, я психопатка, испорченная, и меня за это презирать надо. Но ведь вы, Володя, старше меня на десять лет, а муж старше меня на тридцать лет. Я росла на ваших глазах, и если бы вы захотели, то могли бы сделать из меня всё, что вам угодно, хоть ангела. Но вы… (голос у неё дрогнул) поступаете со мной ужасно…
— Ну, полно, полно, — сказал Володя, садясь поближе и целуя ей обе руки. — Предоставим Шопенгауэрам философствовать и доказывать всё, что им угодно, а сами будем целовать эти ручки.
— Вы меня презираете, и если б вы знали, как я страдаю от этого! — сказала она нерешительно, заранее зная, что он ей не поверит. — А если б вы знали, как мне хочется измениться, начать новую жизнь. — Быть хорошим, честным, чистым человеком, не лгать, иметь цель в жизни.
— Ну, ну, ну, пожалуйста, не ломайтесь! Не люблю! — сказал Володя, и лицо его приняло капризное выражение. — Ей-богу, точно на сцене. Будем держать себя по-человечески.
Чтобы он не рассердился и не ушёл, она стала оправдываться и в угоду ему насильно улыбнулась, и опять заговорила… про то, как ей хочется решить вопрос своей жизни, стать человеком.
— Тара… ра… бумбия… — запел он вполголоса. — Тара… ра… бумбия!
Однако что это он там всё время напевает. Тарарабумбия… Тарарабумбия… Далась же ему, в самом деле, эта тарарабумбия — но что же это такое, в конце концов.
— Тара… ра… бумбия… — запел он вполголоса. — Тара… ра… бумбия!
И неожиданно взял её за талию. А она, сама не зная, что делает, положила ему на плечи руки… Она закрыла глаза и крепко поцеловала его в губы, и долго, пожалуй, с минуту, никак не могла кончить этого поцелуя, хотя знала, что это неприлично, что он сам может осудить её, может войти прислуга…
Владимир Михайлыч, правда, ни в какой кавалерии не служил, но зато он был многообещающим научным работником, знатоком иностранной литературы и, вообще, человеком начитанным и, стало быть, интеллигентным.
Когда через полчаса он, получивший то, что ему нужно было, сидел в столовой и закусывал, она стояла перед ним на коленях и с жадностью смотрела ему в лицо, и он говорил ей, что она похожа на собачку, которая ждёт, чтоб ей бросили кусочек ветчины. Потом он посадил её к себе на одно колено и, качая, как ребёнка, запел:
— Тара… рабумбия… Тара… рабумбия!
А когда он собрался уходить, она спрашивала его страстным голосом:
И она протянула к его рту обе руки, как бы желая схватить ответ даже руками.
— Сегодня едва ли это удобно, — сказал он, подумав. — Вот разве завтра.
… Через неделю Володя маленький бросил её. И после этого жизнь пошла по-прежнему, такая же неинтересная, тоскливая и иногда даже мучительная…
Нет, никто не скажет. Но зато у нас есть возможность услышать, как именно Владимир Михайлыч напевал Софье Львовне свою «Тарарабумбию».
Вот, пожалуйста. Эта запись была сделана как раз тогда, как раз в тот год (скачать):
Как раз в тот же самый год или, может, годом-двумя ранее… Во избежание недоразумений: на этой записи, разумеется, не Володя маленький — да и как же, да и кто же мог его тогда записать. в столь пикантных обстоятельствах его не смог бы записать даже сам Эмиль Берлинер, знаменитый немецко-американский (а проще говоря, еврейский) изобретатель, именно в те годы экспериментировавший с записями на самые-самые первые, самые первые в мире грампластинки.
Собственно, тут и звучит как раз его голос. Голос из того далёкого и навсегда ушедшего времени…
А ведь само происхождение этой песенки до сих пор покрыто густым мраком. Ясно тут лишь одно: поскольку опыт показывает, что следы всех тёмных историй ведут, как правило, в Вашингтон и Лондон, то и истоки песенки, по-видимому, тоже надо искать где-то там… Вообще, это правило редко когда даёт сбои; не будет исключением и наша история.
Впервые эта песенка прозвучала в США. Именно там, в «стране свободы», и зарождалось в те годы то, что мы называем теперь шоу-бизнесом. Для многих и многих тысяч эмигрантов из Европы сфера развлечений оказалась в Америке едва ли не единственным относительно незанятым «местом под солнцем». Жадные до жизни, они принесли с собой совершенно новое, непривычное для прежней патриархальной Америки, отношение к развлечениям. У них не было предрассудков — классовых ли, сексуальных или расовых; главным и определяющим для них было — принесёт ли это прибыль или нет.
Модные направления американского шоу-бизнеса задавал, конечно же, Нью-Йорк, а «законодателями мод» в Нью-Йорке к началу 1890-х годов стали выходцы из эмигрантских кругов — Эдвард Маркс, Джозеф Стерн, Лео Фейст, а ещё Шапиро, Бернстейн, Гарри фон Тильцер (он же Аарон Гумбински), без особого труда потеснившие прежних «законодателей», — так сказать, из «местных». Кстати, именно Маркс, судя по сохранившимся нотным изданиям, энергично «продвигал» потом и нашу песенку.
Вообще, всё происходило очень быстро. Неизвестно откуда появившись, «Ta-ra-ra Boom-der-ay» где-то в августе 1891 года была исполнена в Бостоне, в рамках одного из водевилей, а уже в октябре того же года она зазвучала и на нью-йоркском Бродвее. Толком не известно также, когда и где эту песенку услышала Лотти Коллинз, певица и танцовщица «лёгкого жанра» из Англии, приезжавшая в Америку к мужу-американцу, — но уже в ноябре 1891 года она с громадным успехом исполняла песенку в Лондоне. И настоящее рождение нового шлягера состоялось именно там и именно благодаря Лотти Коллинз.
Куплет исполнялся ею в медленном темпе, смиренно и нарочито скучно, но когда дело доходило до пресловутой «тарарабумбии», то всё сразу и вдруг менялось: с каждым новым слогом её ноги в одних лишь соблазнительных чулочках и с непременными подвязками задирались всё выше и выше, всё более демонстрируя публике белизну обнажённых бёдер и пикантное нижнее бельё. Для викторианской Англии подобное зрелище было не совсем привычным, но публика ревела от восторга.
Однако, по всем понятиям об авторском праве, Лотти Коллинз ведь попросту украла песенку у своих не менее энергичных американских коллег. С другой стороны, между Англией и её бывшей заокеанской колонией тогда ещё не было соглашения о взаимном признании авторских прав, и беспардонное перемещение новых песенок туда-сюда являлось тогда обычной практикой. Конечно, отступать просто так заокеанские акулы шоу-бизнеса не привыкли, и дело, в итоге, дошло до суда.
На суде, как рассказывают, произошёл курьёзный случай. Английская сторона строила защиту на том, что песенка-де эта совсем не новая и вовсе не авторская и что её один бог знает когда ещё распевали неизвестные негры на далёкой реке Миссисипи, причём с совершенно вульгарным текстом. Судья, естественно, потребовал тот текст зачитать. Адвокат встал и скучным голосом начал читать слова куплета. Вначале среди публики слышалось хихиканье, но когда чтец добрался до «тарарабумбии», ситуация вышла из-под контроля: галёрка принялась с энтузиазмом распевать «Та-ра-ра-бум-бия!» — все полагающиеся восемь раз и после каждого куплета. В итоге, суд отверг все притязания истцов и постановил, что песенка «Ta-ra-ra Boom-der-ay» представляет собой общественное достояние…
«Ta-ra-ra Boom-der-ay» стала настоящей «визитной карточкой» Лотти Коллинз. Никаких записей её исполнений, к сожалению, нет. Но некоторое представление и о самом исполнении, и о сопутствовавшей ему реакции публики может дать вот эта современная стилизация под старое доброе время (скачать):
У Редьярда Киплинга было, очевидно, чуть больше времени, чем у Антона Палыча: вторая часть его «Казарменных баллад» увидела свет в 1896 году, в Лондоне. Стихотворение «Холерный лагерь»:
«Ти-ра-ри-ра, ра-ри-ра-ти» … Название «непристойной песенки» не должно вводить в заблуждение. У переводчика, Анатолия Сендыка, это всего лишь непонятный символ. Он просто не сумел вставить в свой перевод то всем понятное в 1896 году название, которое было в оригинале у Киплинга…
Так… Нью-Йорк с Миссисипи и Лондон с Лотти Коллинз. А что ж Париж. И вечные французы. Оттуда ж моды к нам, и авторы, и музы. Губители карманов и сердец.
Скорее всего, Париж во всей этой истории оставался для Москвы где-то на вторых ролях, и если он и повлиял как-то на «Русские ведомости», то лишь опосредованно — общим, так сказать, настроением.
Но ту, для которой новомодный шлягер стал во Франции «визитной карточкой», подобно как для Лотти Коллинз в Англии, звали вовсе не Тамара.
Эмили Бушо (в начале 90-х ей не исполнилось ещё и двадцати лет) выступала на подмостках знаменитого парижского варьете «Фоли-Бержер» под псевдонимом Polaire — «Полярная звезда». Её танцевальные движения были ничуть не менее смелы и раскованны, чем у Лотти Коллинз, но главным её достоинством была её талия — якобы 41 см, что при довольно большом бюсте в 97 см привлекало к ней всеобщее мужское внимание.
Вероятно, её можно считать родоначальницей скандального самопиара в мире шоу-бизнеса — во всяком случае, что касается внешнего вида. Эмили Мари Бушо смело экспериментировала со своей внешностью и во многом опередила своё время, предвосхитив будущие тенденции: и короткую стрижку, ставшую столь модной лишь спустя лет тридцать, и короткие юбки, и кольцо в носу — тут уж неугомонная Полэр опередила своё время, наверное, на целое столетие…
Ну, и чтоб закончить с «Ta-ra-ra Boom-der-ay». В XX веке произошло много чего такого, что в конце XIX века представлялось ну совершенно немыслимым. Викторианский разврат стал казаться милым и безобидным. На смену Эдварду Б. Марксу и Гарри фон Тильцеру (он же Аарон Гумбински), на смену Лотти Коллинз и Эмили Мари Бушо (она же «Полярная звезда»), на смену «Ta-ra-ra Boom-der-ay» — на смену всем им пришли другие продюсеры, другие эстрадные звёзды и другие песни.
Впрочем, «Тарарабумбия» никуда не исчезла. В англоязычном мире её лихой припев и теперь ещё помнят и любят. Уйдя с эстрадных площадок «в народ», она обзавелась множеством новых текстов и вариаций. Теперь её с особенным удовольствием распевают дети:
Слова тут, конечно, дурацкие и всё такое, но… но не такими ли они были и самого начала.
Кислой капустой. Вот вам. Старую добрую «Тарарабумбию» распевают теперь дети — но здесь они, конечно, не про кислую капусту и сбежавшую от них учительницу, а просто так (скачать):
Ну, а тут уж вообще… Докатились, как говорится… Владимир Михалыч, маленький вы наш, ау-у-у.
К сожалению, следы «Тарарабумбии» с этим текстом остались разве что в литературе (например, всё у того же Антона Павловича Чехова, в его знаменитой пьесе «Три сестры»). Граммофонных записей её в 1890-е годы, скорее всего, не делалось вообще, а потом записи делались, но уже с другими текстами. Вот, к примеру, грамзапись одного из вариантов «Тарарабумбии», датируемая 1915 годом (скачать):
Впрочем, и тут, как можно слышать, тенор А. Паламар поёт про какие-то «тумбочки». Кто такой этот тенор — доподлинно не известно. Эксперты сайта Russian-Records, откуда взята эта запись, полагают, что за псевдонимом «А. Паламар» скрывается некий кантор Мейер Каневский, он же Кац. Это, конечно, вовсе даже не исключено…
Никаких более ранних грамзаписей с «тарарабумбией» нет. С «тумбой» — это пожалуйста, Хотя, быть может, следующая «старинная студенческая песня», записанная в конце 1909 года хором студентов Императорского Московского университета, отчасти «Тарарабумбию» напоминает : не очень эффектные, нарочито медленные, но при этом всё же озорные, «на грани», куплеты, перемежаемые взрывным припевом из восьми строк — с «тумбой», конечно же, куда ж без неё.
Вот она, Козиха тех лет. Пожалуй, какие-то непонятные тумбы тут, определённо, имеются, но… но, положа руку на сердце, — при чём тут они вообще, тумбы. Слушаем:
«Иван Пустослов» — это, понятное дело, знаменитая в округе церковь Ивана Богослова, с высокой по тем временам колокольней. Её, правда, не видно, но она тут же, за правым обрезом снимка. Студентов тоже не видно, но ещё не вечер — фонари ещё не зажгли… Тумбы… что ж, тумбы какие-то тут есть…
Через тумбу, ля-ля-ля, через тумбу, ля-ля-ля, через тумбу, ля-ля-ля, через тум-тум-тум. »
«Тумба-тумба-тумба, Мадрид и Лиссабон» …
Например, эта испанская песня называется «Гата тумба, тумба, тумба» (скачать):
Что-то с кошками связано… Какие-то бубны, соломинки… Полная бессмыслица, но дети мяукают и с огромным удовольствием повторяют одно и то же: «Тумба, тумба, тумба… тумба, тумба, тумба»…
Да, смысла тут немного, конечно, но «Гата тумба» по сравнению со следующей, уже отечественной, уже нашей «тумбой» — по сравнению с нашей у испанцев прямо-таки философский трактат.
Текст, безусловно, небольшой, но даже и у него существует немало вариантов. Вообще, поклонников у песни «Ворона в Бахчисарае» больше чем достаточно; их легко узнать по жарким спорам о том, какой же из вариантов текста самый-самый правильный.
Тумба вездесуща. Она без особого труда проникает туда, где изначально её, скорее всего, не было вовсе. Например, в украинскую народную песню под названием «Коло млыну». Песня эта звучит здесь в исполнении популярной киевской группы «Мандры» (скачать):
Конечно, это сугубо авторская обработка… Но всё-таки: ну вот зачем им здесь понадобилась тумба. Какая ещё тумба, почему тумба, зачем она, какой в ней глубокий смысл. «А я гоя-гей-я-я» …
А смысл всё же, наверное, есть. Иначе бы Юрий Энтин, выдающийся поэт-песенник, на творчестве которого выросло несколько поколений, — это и «Крылатые качели», и «Прекрасное далёко», и песни из «Бременских музыкантов» и множество других песен, столь же популярных и любимых, тексты которых ну никак нельзя упрекнуть в отсутствии смысла или, там, вкуса, — иначе бы Юрий Энтин не включил, и ведь совершенно сознательно, всё ту же многострадальную «тумбу» в одну из своих песен.
Музыку же к детской песенке «Пых, пых, самовар» написал композитор Давид Тухманов (скачать):
Кажется, дело здесь вовсе не в этом. Непонятная и нелогичная, «тумба» давно и прочно вошла в отечественную песенную традицию, хотим мы этого или нет…
В текст следующей песни «тумба» вплетена настолько органично, что даже и мысли не возникает ни о каких, там, «низких столбиках у дороги» или «круглых сооружениях для наклейки афиш».
Еврейская народная песня «Ofn oyvn sitzt a maydl», или «На печи сидит девица». Русский перевод с идиша Майи Фаттахутдиновой. Исполняет Ася Вайсман-Шульман (скачать):
Судя по тексту, песня должна быть весёлой. «Вот на печке двое рядом, тумба-тумба-ба-а-а, // Только шить уж им не надо, тумба-тумба-ба-а-а» … А исполнение её почему-то навевает грусть.
Грусть та, наверное, — она ведь не в самой песне. А в чём-то неуловимом вне её…
Трудно найти у нас человека, который никогда не слышал бы этой песни. Кто и когда её написал — толком не известно, поэтому она считается песней народной. А названием её считается то совершенно непонятное слово, которое постоянно повторяется в её припеве — «Тумбалалайка». Считается также, что это непонятное слово скрывает в себе балалайку. Русский народный инструмент из трёх струн, один из общепринятых на Западе символов России — наряду с медведем, водкой и матрёшкой:
«Тум-балалайка», по-видимому, была шуточной песней, и балалайка — один из элементов шутки, которая сейчас до нас, в основном, не доходит.
Шутка и вправду очень уж изощрённая: балалайка отнюдь не является излюбленным инструментом евреев-ашкенази, и никому ещё не пришло в голову исполнять «Тумбалалайку» — на балалайке… Нет, не «Тум-балалайка» это вовсе. И нет там никакой «балалайки», как нет её и в «Ofn oyvn sitzt a maydl».
«Тумба-ла-ла»… «Тумба-ла-лайка» — песня из фольклора восточноевропейских евреев (скачать):
Конечно, песня эта изначально задумывалась как шуточная. При желании в ней можно отыскать даже и эротические намёки. Ну, а потом была война. Были гетто, был Освенцим. Да много чего было…
Грусть ведь не в самой песне. Она где-то рядом. Где-то вне её.
«Тумба-ла-лайка» — весёлая и грустная одновременно. Словно песенный символ всего XX века.
Маленькая-маленькая стрелка пробежала ещё один большой-большой круг.
Чего было больше — счастья или горя? Страданий или радости.
Ещё один большой круг. И снова, как прежде, как сто лет назад:
Борис Садовский, взявший себе псевдоним Садовской, — поэт Серебряного века. Он был хорошо знаком с Александром Блоком, Валерием Брюсовым, Владиславом Ходасевичем, Корнеем Чуковским, Анной Ахматовой, Георгием Ивановым, Андреем Белым, Мариной Цветаевой, Ильёй Репиным.
Его называли «романтический консерватор». Ярый монархист, печатавшийся, тем не менее, в кадетском журнале. «Поэт Святой Руси», который залечил себя ртутными препаратами от рано подхваченного сифилиса. Модный автор, ставший добровольным затворником. «Вечный студент» Московского университета почти все 1900-е годы: он наверняка знавал своих коллег из студенческих общежитий Козихи c её непонятными тумбами и, быть может, тех певцов из университетского хора.
Его первая жена и единственный сын сгинули бесследно в неразберихе Гражданской войны — где-то в Крыму. Его вторая жена десятки лет будет ютиться с ним в Новодевичьем монастыре, прямо у погоста со славными фамилиями на могильных камнях. А в 40-е годы он оказался в «тайной» организации монархистов, которая была создана при участии и под контролем НКВД в рамках знаменитой радиоигры «Монастырь» — известной теперь на весь мир операции советской разведки против немецкого Абвера. Он умер день в день со Сталиным, 5 марта, — 5 марта, но за год до Сталина…
Четвертью века ранее его друг Ходасевич, до которого дошли в Париже слухи о его якобы смерти, посвятил Борису Садовскому некролог, где вспоминал встречу с ним осенью 1916 года:
С болью, с отчаянием говорил о войне, со злобной ненавистью — о Николае II. И заплакал, а плачущий Садовской — не лёгкое и не частое зрелище!
Потом утёр слёзы, поглядел на меня и сказал с улыбкой:
— Это всё вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами…
Плакать без слёз может сердце одно …
Вот чего в XX веке было больше — страданий или радости.
Эти стихи Борис Садовской написал в тот самый год, когда его окончательно разбил паралич:
Шёл 1916 год. Канун катастрофы — и его личной, и одной на всех. «Сижу на тумбе я» …
Лето 1913-го: револьверы для не имеющих разрешения на револьверы, парижская артистка Полэр с кольцом, прочный мир на Балканах, депутаты Госдумы 4-го созыва и верное средство против гонореи:
1916-й… 1913-й… 1912-й… 1904-й…
1900-й год. Антон Павлович Чехов, финальная сцена пьесы «Три сестры»:
Если бы знать, если бы знать!
Музыка играет всё тише и тише; Кулыгин, весёлый, улыбающийся, несёт шляпу и тальму, Андрей везёт колясочку, в которой сидит Бобик.
ОЛЬГА. Если бы знать, если бы знать!
«Но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь.»
«Это всё вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами…»
Та-ра-ра-бумбия, сижу на тумбе я
A silly song I heard today.
The melody was bright and gay,
Clever little catchy tune,
I could sing it night or noon.
Истоки «Тарарабумбии» темны и малопочтенны. Более или менее задокументированная ее история берет начало в Сент-Луисе, где в конце XIX века царила Сара Коннорс, более известная под именем Бейб.
Бейб Коннорс была дочерью плантатора и чернокожей рабыни. После отмены рабства она получила свободу, но шансов распорядится ей у юной мулатки было немного. Бейб выжала из них всё. В 16 лет она была рядовой проституткой в Сент-Луисе, а в 35 уже сама открыла роскошный бордель. Это было элегантное трехэтажное здание, белоснежное снаружи и богато декорированное изнутри. Пол гостиной представлял собой гигантское зеркало, что неизменно занимало посетителей, ибо одетые в длинные платья «девочки» мадам Коннорс не утруждали себя нижним бельем.
Большого успеха номер не имел, и Сейерс без особых сожалений продал его британскому антрепренеру. Британский вариант шансонетки прозвучал в 1891 году на сцене лондонского мюзик-холла из уст Лотти Коллинз, навсегда ставшей после этого представления «Мисс Та-ра-ра-бум-бия».
Before my song I do conclude
I want it strictly understood
Though fond of fun, I’m never rude
Though not too bad I’m not too good.
Lottie Collins lost her drawers.
Won’t you kindly lend her yours?
(«Лотти Коллинз потеряла штанишки. Не хочешь ли одолжить ей свои?»),
Современная стилизация дает жалкое, отдаленнейшее представление о той подлинной одуряющей «Та-ра-ра-бум-бии»
А вот как описывал подобное представление Киплинг:
Певичка из рассказа «Как голосованием признали Землю плоской» носит другое имя и распевает условные «Дрыгли», но в достоверности описания сомневаться не приходится: на следующей странице триумфальное шествие шлягера по Британским островам сопровождается фразой: «Песня изводила и терзала до умопомрачения своими неотразимыми раскатами «та-ра-ра-бам-ди-эй»«
Киплинг познакомился с мюзик-холлом в конце 1890-х, когда Лотти еще продолжала выступать, а ее победный клич не только не забылся, но и приобрел международную популярность.
Менее чем через год после лондонской премьеры «Та-ра-ра-бум-бия» уже гремела в парижских варьете, а трюки с юбками приобрели французскую изощренность. Вскоре прилипчивая шансонетка добралась и до наших весей и тут неожиданно утратила бойкость и приобрела меланхолические нотки: «Сижу невесел я и ножки свесил я».
Чебутыкин (в глубине сцены садится на скамью). Утомился.
(Вынимает из кармана газету.) Пусть поплачут.
(Тихо напевает.) Та-ра-ра-бумбия. сижу на тумбе я. Не все ли равно!
(«Три сестры»)
Впрочем, маршевый ритм немедленно возвращал «Та-ра-ра-бумбии» экстатическую мощь:
(Л.Н.Белькович «Письма из Сибири», Военный сборник, 1915, № 2, предоставил Максим Куделя)
«Та-ра-ра-бумбия» оказалась удивительно живучей и заразной. На своей исторической родине она со временем трансформировалась в грубоватый детский стишок, похожий на наши «черные частушки»:
We have no school today,
Our teacher passed away.
We shot her yesterday,
We threw her in the bay,
She scared the sharks away.
We have no school today.
У нас полузабытый поэт Борис Садовской написал в 1916 году с грустной насмешкой:
Домой не двинусь я –
Там теща ждет меня.
Такая участь суждена,
Здесь наши гласные
Все нам полиция решит,
Покуда Дума крепко спит.
Спустя несколько лет обэриут Александр Введенский добавил сидению на тумбе новые оттенки:
А в руках белое полотенце;
Мои глаза в Австралии
Темнее тамошних туземцев.
Последний раз «Тарарабумбия» громко напомнила о себе в 1931 году в первой звуковой советской фильме «Путевка в жизнь». От оригинальной шансонетки там остался лишь с трудом узнаваемый припев да еще, пожалуй, нагловатая шутливость.