такой я была эмбер смит

Такой я была эмбер смит

Для каждой из вас, кто когда-либо чувствовал необходимость начать жизнь заново.

Старшая школа. Год первый

Я многого не знаю. Например, не знаю, почему не услышала, как с щелчком захлопнулась дверь. И вообще почему эту чертову дверь не заперла. Почему не почувствовала: что-то не так – что-то чудовищно не так – когда матрас просел под его весом. Почему не закричала, когда открыла глаза и увидела, что он забирается под простыню. И почему не попыталась бороться, когда у меня еще был шанс.

Не помню, как долго я потом лежала, приказывая себе: закрой глаза, зажмурься, просто попробуй забыть. Попробуй не думать о том, что кажется неправильным, обо всем том, что уже никогда не будет правильным. Гадкий вкус во рту, липкие влажные простыни, огонь, пронзающий бедра, тошнотворную боль, врезавшуюся в тебя, подобно пуле, да так и застрявшую внутри. Нет, плакать нельзя. Потому что плакать не о чем. Ведь это был всего лишь сон, плохой сон – кошмар. На самом деле этого не было. Не было. Не было. Не было. Вот о чем я думаю: этого не было, не было, не было. Повторяю эти слова, как мантру. Как молитву.

Я не знаю, исчезнут ли когда-нибудь эти картины, вспыхивающие у меня в голове, – словно смотрю кино о случившемся не здесь и не со мной. Закончится ли когда-нибудь этот фильм, перестанет ли он преследовать меня? Снова закрываю глаза, но все, что я вижу, чувствую и слышу – это его кожу, его плечи, его ноги, его руки – слишком сильные руки, и его дыхание на своей коже, напрягшиеся мышцы, хруст костей слабеющего тела и затихающую себя. Для меня существует только это. Больше ничего нет.

Не знаю, сколько часов проходит, прежде чем я просыпаюсь и меня встречают привычные звуки воскресного утра: грохот кастрюль и сковородок на плите. В щель под дверью просачивается запах еды – бекон, блинчики, мамин кофе. Звуки из телевизора – холодный фронт, штормовое предупреждение в районе полудня – папа слушает прогноз погоды. Работает посудомойка. Как обычно, тявкает брехливая собачка из дома напротив. И почти неслышные удары мяча о запотевший асфальт, и мягкие подошвы кроссовок, шаркающие по дорожке. Подобно любому другому сонному бестолковому пригороду, наш сонный бестолковый пригород с трудом просыпается, мечтая о том, чтобы суббота была не одна, а хорошо бы две, с ужасом ожидая похода в церковь, выполнения списка необходимых домашних дел и утра понедельника. Жизнь продолжается, все как обычно. Нормальная жизнь. И я не могу отделаться от мысли, что жизнь будет продолжаться независимо от того, проснусь я или нет. Отвратительно нормальная жизнь.

Заставляя себя разлепить глаза, я еще не подозреваю о том, что механизм лжи уже запущен. Пытаюсь сглотнуть, но горло распухло. Как будто у меня инфекция. Наверное, заболела, говорю я себе. Похоже, у меня лихорадка, и я просто брежу. Мысли путаются. Касаюсь губ. Щиплет. И вкус крови во рту. Но нет, этого не может быть… Этого не было. И, глядя в потолок, я думаю: наверное, у меня серьезные проблемы, раз мне снятся такие вещи. Такие ужасные вещи про Кевина. Кевина! Ведь Кевин – лучший друг моего брата, а значит, и мне почти брат. Родители его обожают, да его все обожают, даже я, и Кевин никогда бы… он бы не смог. Это невозможно. Но потом я пытаюсь пошевелить ногами и встать. Ноги болят, как будто они сломаны. Все зубы ноют, как при остром кариесе.

Снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Опускаю руку вниз и касаюсь своего тела. Я без трусов. Быстро сажусь, и кости скрипят, как у старухи. Мне страшно смотреть, но они там, мои скомканные трусы- «неделька», валяются на полу. Трусы с надписью «вторник», хотя вчера была суббота – но какая кому разница? Вот о чем я думала, надевая их вчера. И теперь я уже не сомневаюсь, что это произошло. Это мне не приснилось. И боль вновь пронзает меня откуда-то из глубины, из самого центра моего тела. Я сбрасываю простыню и покрывало; на руках и бедрах круглые синяки размером с теннисный мяч. И кровь. Кровь на простынях, на подушке, на моих ногах.

А ведь это воскресенье должно было быть самым обычным.

Я должна была встать, одеться и сесть за стол завтракать с родителями и братом. После завтрака быстро вернуться к себе и доделать домашнее задание, которое не закончила в пятницу вечером, уделив особое внимание геометрии. Повторить новую песню, которую разучивал наш оркестр, позвонить своей лучшей подруге Маре, а потом, может быть, пойти к ней в гости и сделать еще кучу других бессмысленных тупых вещей.

Но, сидя в кровати и ошеломленно глядя на свои заляпанные кровью ноги, я понимаю, что сегодня все будет по-другому. Я зажимаю рот трясущейся рукой.

В дверь дважды стучат. Я подскакиваю.

– Иди, ты проснулась?! – кричит мама. Открываю рот, но в глотку словно залили соляной кислоты. Мне кажется, я никогда больше не смогу произнести ни слова. Тук, тук, тук. – Иден, завтракать! – Я торопливо одергиваю ночнушку, но она тоже измазана кровью.

– Мам, – мне наконец удается выдавить из себя жуткий хрип.

Она открывает дверь, заглядывает в комнату и сразу видит кровь.

– О боже, – ахает она, проскальзывает внутрь и быстро закрывает дверь.

– Мам, я… – Как выговорить эти слова, худшие в мире слова, которые я должна произнести?

– О, Иди. – Она вздыхает и с грустной улыбкой поворачивается ко мне. – Ничего страшного.

– Как… – запинаясь, произношу я. Как это может быть? Что значит – ничего страшного, в каком таком мире это не страшно?

– Иногда месячные начинаются неожиданно. – Мама начинает суетиться, прибираться и едва смотрит на меня, объясняя про месячные, календари и подсчет дней. – Но у всех бывает. Поэтому я и говорила – нужно вести календарь. Тогда не будет таких… неожиданностей. И ты будешь готова.

Так вот, значит, что она подумала.

Я посмотрела достаточно фильмов и знаю, что мне нужно все рассказать. Нужно все обязательно рассказать, черт возьми.

– Иди-ка прими душ, дорогая, – прерывает меня она. – А я пока займусь этим… – Мама обводит мою кровать широким жестом, подыскивая нужное слово, – …беспорядком.

Беспорядком. О боже. Сейчас или никогда. Сейчас или никогда. Надо сказать сейчас.

– Мам. – начинаю я опять.

– Не смущайся, – смеется она. – Ничего страшного, правда. – Мама встает передо мной и кажется выше обычного; протягивает мне халат и совершенно не замечает трусы с надписью «вторник» у своих ног.

– Мам, Кевин. – говорю я, но стоит произнести его имя, и к горлу подкатывает тошнота.

– Не волнуйся, Иди. Он за домом с твоим братом. Играют в баскетбол. А папа смотрит ящик, как обычно. Никто тебя не увидит, иди. Надень халат.

Смотрю на нее снизу вверх и чувствую себя такой маленькой. А голос Кевина, точнее, его шепот, грохочет в голове, как торнадо: «Тебе никто не поверит. Ты же знаешь. Никто. Никогда».

Его дыхание обжигает лицо.

Потом мама трясет передо мной халатом, и ложь, которую даже не пришлось выдумывать, начинает действовать. Она смотрит на меня привычным взглядом – раздраженным: мол, сейчас воскресенье, и у меня нет времени с тобой возиться. Намекает на то, что пора бы мне встать, чтобы она смогла разобраться с этим беспорядком. Теперь я понимаю: никто не собирался ни слушать меня, ни замечать, что со мной что-то произошло, – и он это знал. Он слишком часто приходил к нам домой, чтобы понять, как здесь все устроено.

Пытаюсь встать, не подавая виду, что все кости болят, как сломанные. Заталкиваю трусы под кровать, чтобы мама их не нашла и у нее не возникло вопросов. Беру халат. Принимаю ложь. И глядя на маму, которая срывает с кровати грязные простыни – улики – понимаю, что если сейчас ничего не скажу, то не скажу уже никогда. Потому что он был прав – мне никто никогда не поверит. Ни за что. Никогда.

Источник

Такой я была

Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.

Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.

Бестселлер The New York Times.

Я многого не знаю. Например, не знаю, почему не услышала, как с щелчком захлопнулась дверь. И вообще почему эту чертову дверь не заперла. Почему не почувствовала: что-то не так – что-то чудовищно не так – когда матрас просел под его весом. Почему не закричала, когда открыла глаза и увидела, что он забирается под простыню. И почему не попыталась бороться, когда у меня еще был шанс.

Не помню, как долго я потом лежала, приказывая себе: закрой глаза, зажмурься, просто попробуй забыть. Попробуй не думать о том, что кажется неправильным, обо всем том, что уже никогда не будет правильным. Гадкий вкус во рту, липкие влажные простыни, огонь, пронзающий бедра, тошнотворную боль, врезавшуюся в тебя, подобно пуле, да так и застрявшую внутри. Нет, плакать нельзя. Потому что плакать не о чем. Ведь это был всего лишь сон, плохой сон – кошмар. На самом деле этого не было. Не было. Не было. Не было. Вот о чем я думаю: этого не было, не было, не было. Повторяю эти слова, как мантру. Как молитву.

Такой я была скачать fb2, epub, pdf, txt бесплатно

Узнав о своем диагнозе – врачи предрекают девушке полную потерю памяти, – Саманта Маккой начинает вести дневник, заполняя его день за днем, обращаясь к будущей себе. Это повествование о мужестве жить так, словно всем твоим мечтам суждено сбыться. Для тех, кто полюбил роман Джона Грина «Виноваты звезды».

«Мужчины – это зло. Сторонись их, и добьешься всего». Женщины в семье Шарлотты всегда любили мужчин и всегда оставались ни с чем.

Шарлотта – другая, у нее все под контролем, она строит иное будущее, закрыв свое сердце. Пока путь ей не преграждает Тэйт, стремительно разрушая ее мир.

Одиночество и чувство вины за преступление, совершенное ее отцом, вынуждает шестнадцатилетнюю Айзел задуматься о самоубийстве.

Но у нее самой не хватает смелости совершить этот шаг. На сайте «Уйти легко» она встречает юношу, который также принял решение расстаться с жизнью.

Древняя рыба дважды

Самородок, люди и лошади

Встреча в пансионате

Дом для пилигримов

/ Евангелие от Матфея./

Дидона! Как тобой pука судьбы игpала

Каких любовников тебе она дала!

—— (pасставание пеpвое) (тяжесть pасставания)

Если ты сейчас не убеpешься,

То тебя я не сумею отпустить.

Самолет или Hебо манит

Всем летающим, и учащимся взлетать.

Я живу в коробке из кирпича

Я ем то, чем брезгуют даже крысы

В мою голову часто бьет моча,

А мне кажется, что это мысли.

Предисловие необходимое к роману, даже если он не роман.

С какого то времени я перестал любить своих богов, вернее я просто перестал их понимать. За что такая ненависть к поселенцам их миров? Да, они боги, но нам то тоже пожить охота, тем более, что в данном случае не они нас создали, а наши собственные боги, которых мы не знаем. Зато этих мы знаем, ну очень хорошо, и это в общемто неплохо, но все равно радости мало (т.е. неплохо то, что мы их знаем, а радости мало оттого, что знаем какие они сволочи).

Длинный и шершавый

Глаза твои как небо голубое,

Пизда твоя как шляпа без полей.

В романе «20 000 лет подо льдом» писатель с юмором и тонкой иронией рассказывает о приключениях матроса австро-венгерской арктической экспедиции, случайно остался одинок на корабле, зажатом льдом в Северном Ледовитом океане, недалеко от Земли Франца-Иосифа.

Николай Кириллович Личак родился 19 декабря 1917 года в г. Ворошиловске, Ворошиловградской области, в семье служащего. В 1933 году окончил семилетку и поступил в Ростовский морской техникум. Летом и осенью 1934 года плавал матросом на Азовском и Черном морях. С 1934 по 1937 год учился в Ленинградском авиационном техникуме. В 1937 году по комсомольскому набору поступил в Одесское артиллерийское училище, которое в 1939 году закончил с отличием. Участвовал в войне против белофиннов в должности командира взвода артиллерийского полка.

С первых дней Великой Отечественной войны до окончания ее находился в действующей армии, командовал сначала батареей, а с 1943 года — отдельным разведывательным артиллерийским дивизионом. В 1948 году поступил в Военную академию имени М. В. Фрунзе на командный факультет. По окончании академии, в 1951 году, стал работать в редакции газеты «Красная звезда».

Писать Н. К. Личак начал в послевоенные годы. Первые очерки и рассказы были напечатаны в военных газетах и журнале «Советский воин». В 1954 году в библиотечке журнала «Советский воин» вышла первая книжка его рассказов под названием «Подвиг сержанта». В том же году Военным издательством был выпущен сборник его очерков о Героях Советского Союза «Во имя Родины». В 1955 году отдельной книжкой вышел очерк об артиллеристе Герое Советского Союза Г. Н. Ковтунове.

В настоящий сборник вошли рассказы о высоком патриотизме, мужестве, мастерстве и находчивости воинов Советской Армии и Флота в годы Великой Отечественной войны. Сюжетами для рассказов послужили в основном события, участником или свидетелем которых автор был сам.

Записи за этот год не имеют датиро­вок. На то были веские основания. Ибо КГБ установил за мной постоянный надзор: за мной ходила «наружка», телефон был «на кнопке», некоторых знакомых вызывали для тайных со­беседований. Записи мои в любой миг могли быть изъяты и просмотрены. Даты могли бы кое-что прояснить, а имена (кроме лиц официальных) я за­менял только мне понятными прозви­щами. Теперь все они раскрыты.

«Служба — дни и ночи» — это сборник, в который вошли повести, посвященные жизни и деятельности советской милиции, ее трудным и тревожным будням. Писатель очень хорошо понимает человека, его характер, разбирается в обстоятельствах, которые могли толкнуть его на определенные действия и привести к падению, ему интересна и не безразлична сложная судьба героев. Книги Н.И. Чергинца увлекательны и познавательны. Они помогут читателю лучше понять всю красоту честной, хорошо осмысленной жизни и привить ему нравственные принципы.

Выпуск книги посвящен 100-летию белорусской милиции.

Источник

Такой я была эмбер смит

Для каждой из вас, кто когда-либо чувствовал необходимость начать жизнь заново.

Старшая школа. Год первый

Я многого не знаю. Например, не знаю, почему не услышала, как с щелчком захлопнулась дверь. И вообще почему эту чертову дверь не заперла. Почему не почувствовала: что-то не так — что-то чудовищно не так — когда матрас просел под его весом. Почему не закричала, когда открыла глаза и увидела, что он забирается под простыню. И почему не попыталась бороться, когда у меня еще был шанс.

Не помню, как долго я потом лежала, приказывая себе: закрой глаза, зажмурься, просто попробуй забыть. Попробуй не думать о том, что кажется неправильным, обо всем том, что уже никогда не будет правильным. Гадкий вкус во рту, липкие влажные простыни, огонь, пронзающий бедра, тошнотворную боль, врезавшуюся в тебя, подобно пуле, да так и застрявшую внутри. Нет, плакать нельзя. Потому что плакать не о чем. Ведь это был всего лишь сон, плохой сон — кошмар. На самом деле этого не было. Не было. Не было. Не было. Вот о чем я думаю: этого не было, не было, не было. Повторяю эти слова, как мантру. Как молитву.

Я не знаю, исчезнут ли когда-нибудь эти картины, вспыхивающие у меня в голове, — словно смотрю кино о случившемся не здесь и не со мной. Закончится ли когда-нибудь этот фильм, перестанет ли он преследовать меня? Снова закрываю глаза, но все, что я вижу, чувствую и слышу — это его кожу, его плечи, его ноги, его руки — слишком сильные руки, и его дыхание на своей коже, напрягшиеся мышцы, хруст костей слабеющего тела и затихающую себя. Для меня существует только это. Больше ничего нет.

Не знаю, сколько часов проходит, прежде чем я просыпаюсь и меня встречают привычные звуки воскресного утра: грохот кастрюль и сковородок на плите. В щель под дверью просачивается запах еды — бекон, блинчики, мамин кофе. Звуки из телевизора — холодный фронт, штормовое предупреждение в районе полудня — папа слушает прогноз погоды. Работает посудомойка. Как обычно, тявкает брехливая собачка из дома напротив. И почти неслышные удары мяча о запотевший асфальт, и мягкие подошвы кроссовок, шаркающие по дорожке. Подобно любому другому сонному бестолковому пригороду, наш сонный бестолковый пригород с трудом просыпается, мечтая о том, чтобы суббота была не одна, а хорошо бы две, с ужасом ожидая похода в церковь, выполнения списка необходимых домашних дел и утра понедельника. Жизнь продолжается, все как обычно. Нормальная жизнь. И я не могу отделаться от мысли, что жизнь будет продолжаться независимо от того, проснусь я или нет. Отвратительно нормальная жизнь.

Заставляя себя разлепить глаза, я еще не подозреваю о том, что механизм лжи уже запущен. Пытаюсь сглотнуть, но горло распухло. Как будто у меня инфекция. Наверное, заболела, говорю я себе. Похоже, у меня лихорадка, и я просто брежу. Мысли путаются. Касаюсь губ. Щиплет. И вкус крови во рту. Но нет, этого не может быть… Этого не было. И, глядя в потолок, я думаю: наверное, у меня серьезные проблемы, раз мне снятся такие вещи. Такие ужасные вещи про Кевина. Кевина! Ведь Кевин — лучший друг моего брата, а значит, и мне почти брат. Родители его обожают, да его все обожают, даже я, и Кевин никогда бы… он бы не смог. Это невозможно. Но потом я пытаюсь пошевелить ногами и встать. Ноги болят, как будто они сломаны. Все зубы ноют, как при остром кариесе.

Снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Опускаю руку вниз и касаюсь своего тела. Я без трусов. Быстро сажусь, и кости скрипят, как у старухи. Мне страшно смотреть, но они там, мои скомканные трусы- «неделька», валяются на полу. Трусы с надписью «вторник», хотя вчера была суббота — но какая кому разница? Вот о чем я думала, надевая их вчера. И теперь я уже не сомневаюсь, что это произошло. Это мне не приснилось. И боль вновь пронзает меня откуда-то из глубины, из самого центра моего тела. Я сбрасываю простыню и покрывало; на руках и бедрах круглые синяки размером с теннисный мяч. И кровь. Кровь на простынях, на подушке, на моих ногах.

А ведь это воскресенье должно было быть самым обычным.

Я должна была встать, одеться и сесть за стол завтракать с родителями и братом. После завтрака быстро вернуться к себе и доделать домашнее задание, которое не закончила в пятницу вечером, уделив особое внимание геометрии. Повторить новую песню, которую разучивал наш оркестр, позвонить своей лучшей подруге Маре, а потом, может быть, пойти к ней в гости и сделать еще кучу других бессмысленных тупых вещей.

Но, сидя в кровати и ошеломленно глядя на свои заляпанные кровью ноги, я понимаю, что сегодня все будет по-другому. Я зажимаю рот трясущейся рукой.

В дверь дважды стучат. Я подскакиваю.

— Иди, ты проснулась?! — кричит мама. Открываю рот, но в глотку словно залили соляной кислоты. Мне кажется, я никогда больше не смогу произнести ни слова. Тук, тук, тук. — Иден, завтракать! — Я торопливо одергиваю ночнушку, но она тоже измазана кровью.

— Мам, — мне наконец удается выдавить из себя жуткий хрип.

Она открывает дверь, заглядывает в комнату и сразу видит кровь.

— О боже, — ахает она, проскальзывает внутрь и быстро закрывает дверь.

— Мам, я… — Как выговорить эти слова, худшие в мире слова, которые я должна произнести?

— О, Иди. — Она вздыхает и с грустной улыбкой поворачивается ко мне. — Ничего страшного.

— Как… — запинаясь, произношу я. Как это может быть? Что значит — ничего страшного, в каком таком мире это не страшно?

— Иногда месячные начинаются неожиданно. — Мама начинает суетиться, прибираться и едва смотрит на меня, объясняя про месячные, календари и подсчет дней. — Но у всех бывает. Поэтому я и говорила — нужно вести календарь. Тогда не будет таких… неожиданностей. И ты будешь готова.

Так вот, значит, что она подумала.

Я посмотрела достаточно фильмов и знаю, что мне нужно все рассказать. Нужно все обязательно рассказать, черт возьми.

— Иди-ка прими душ, дорогая, — прерывает меня она. — А я пока займусь этим… — Мама обводит мою кровать широким жестом, подыскивая нужное слово, — …беспорядком.

Беспорядком. О боже. Сейчас или никогда. Сейчас или никогда. Надо сказать сейчас.

— Мам. — начинаю я опять.

— Не смущайся, — смеется она. — Ничего страшного, правда. — Мама встает передо мной и кажется выше обычного; протягивает мне халат и совершенно не замечает трусы с надписью «вторник» у своих ног.

— Мам, Кевин. — говорю я, но стоит произнести его имя, и к горлу подкатывает тошнота.

— Не волнуйся, Иди. Он за домом с твоим братом. Играют в баскетбол. А папа смотрит ящик, как обычно. Никто тебя не увидит, иди. Надень халат.

Смотрю на нее снизу вверх и чувствую себя такой маленькой. А голос Кевина, точнее, его шепот, грохочет в голове, как торнадо: «Тебе никто не поверит. Ты же знаешь. Никто. Никогда».

Его дыхание обжигает лицо.

Потом мама трясет передо мной халатом, и ложь, которую даже не пришлось выдумывать, начинает действовать. Она смотрит на меня привычным взглядом — раздраженным: мол, сейчас воскресенье, и у меня нет времени с тобой возиться. Намекает на то, что пора бы мне встать, чтобы она смогла разобраться с этим беспорядком. Теперь я понимаю: никто не собирался ни слушать меня, ни замечать, что со мной что-то произошло, — и он это знал. Он слишком часто приходил к нам домой, чтобы понять, как здесь все устроено.

Пытаюсь встать, не подавая виду, что все кости болят, как сломанные. Заталкиваю трусы под кровать, чтобы мама их не нашла и у нее не возникло вопросов. Беру халат. Принимаю ложь. И глядя на маму, которая срывает с кровати грязные простыни — улики — понимаю, что если сейчас ничего не скажу, то не скажу уже никогда. Потому что он был прав — мне никто никогда не поверит. Ни за что. Никогда.

В ванной я аккуратно снимаю ночнушку и, держа ее на вытянутой руке, выбрасываю в мусорное ведро под раковиной. Поправляю очки и внимательно разглядываю себя в зеркале. На горле несколько бледных отметин в форме его пальцев. Но по сравнению с другими синяками они почти незаметны. На лице синяков нет. Только длинный шрам над левым глазом — это я два года назад упала с велосипеда. Волосы растрепаны чуть больше обычного, но в целом я выгляжу как всегда. Никто ничего не заметит.

Несмотря на то что я докрасна терла кожу мочалкой, наверное думая, что так можно стереть синяки, чувствую я себя по-прежнему грязной. Выйдя из душа, я сразу вижу его. Он сидит за моим кухонным столом в моей гостиной с моим братом, моим отцом и матерью и пьет апельсиновый сок из моего стакана. Его рот касается стакана, из которого мне когда-нибудь тоже придется пить. Вилки, которую вскоре будет никак не отличить от других вилок. Его отпечатки пальцев не только на каждом сантиметре моей кожи, но повсюду — в этом доме, в моей жизни, в моем мире. Весь мир им заражен.

Я с опаской вхожу в гостиную, а Кейлин поднимает голову и хмурится. Он все видит. Я знала, что он сразу поймет. Если кто и должен был понять, так это он, мой старший брат. Если на кого я и могу рассчитывать, так это на него.

Источник