такой большой и такой ненужный маяковский
Лирика Маяковского
Лиличка («Вместо письма»)
Стихотворение «Лиличка» Маяковский написал 26 мая 1916 г. Посвящено Лиле Брик (1891-1978). Подзаголовок «Вместо письма».
Дым табачный воздух выел.
Комната – глава в кручёныховском аде.
Вспомни – за этим окном впервые
Руки твои, исступлённый, гладил.
Сегодня сидишь вот, сердце в железе.
День ещё – выгонишь, можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
Сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу, тело в улицу брошу я.
Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась.
Не надо этого, дорогая, хорошая,
Давай простимся сейчас.
Висит на тебе, куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
Горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят –
Он уйдет, разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей мне нету моря,
А у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон –
Царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей, мне нету солнца,
А я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
Он любимую на деньги б и славу выменял,
А мне ни один не радостен звон,
Кроме звона твоего любимого имени.
И в пролёт не брошусь, и не выпью яда,
И курок не смогу над виском нажать.
Надо мною, кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь, что тебя короновал,
Что душу цветущую любовью выжег,
И суетных дней взметённый карнавал
Растреплет страницы моих книжек.
Слов моих сухие листья ли
Заставят остановиться, жадно дыша?
Дай хоть последней нежностью выстелить
Твой уходящий шаг.
Письмо Татьяне Яковлевой
Стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой» написано в 1928 г. Татьяна Алексеевна Яковлева (1906-1991) – возлюбленная и адресат двух любовных стихотворений Владимира Маяковского в 1928-1929 гг.
В поцелуе рук ли, губ ли,
В дрожи тела близких мне
Красный цвет моих республик
Тоже должен пламенеть.
Я не люблю парижскую любовь:
Любую самочку шелками разукрасьте,
Потягиваясь, задремлю, сказав – тубо –
Собакам озверевшей страсти.
Ты одна мне ростом вровень,
Стань же рядом с бровью брови,
Дай про этот важный вечер
Рассказать по-человечьи.
Стих людей дремучий бор,
Вымер город заселённый,
Слышу лишь свисточный спор
поездов до Барселоны.
В чёрном небе молний поступь,
Гром ругней в небесной драме, –
Не гроза, а это просто
Ревность двигает горами.
Глупых слов не верь сырью,
Не путайся этой тряски, –
Я взнуздаю, я смирю
Чувства отпрысков дворянских.
Страсти корь сойдёт коростой,
Но радость неиссыхаемая,
Буду долго, буду просто
Разговаривать стихами я.
Ревность, жёны, слёзы. ну их! –
Вспухнут веки, впору Вию.
Я не сам, а я ревную
За Советскую Россию.
Видел на плечах заплаты,
Их чахотка лижет вздохом.
Что же, мы не виноваты –
Ста мильонам было плохо.
Мы теперь к таким нежны –
Спортом выпрямишь не многих, –
Вы и нам в Москве нужны
Не хватает длинноногих.
Шедшей этими ногами,
Здесь на ласки выдать их
В ужины с нефтяниками.
Ты не думай, щурясь просто
Из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда, иди на перекресток
Моих больших и неуклюжих рук.
Не хочешь? Оставайся и зимуй,
И это оскорбление на общий счёт нанижем.
Я всё равно тебя когда-нибудь возьму –
Одну или вдвоём с Парижем.
Послушайте («Если звёзды зажигают»)
Стихотворение «Послушайте» написано в 1914 г.
Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плевочки жемчужиной?
И, надрываясь в метелях полуденной пыли,
Врывается к богу, боится, что опоздал,
Плачет, целует ему жилистую руку,
Просит – чтоб обязательно была звезда! –
Клянётся – не перенесёт эту беззвёздную муку!
А после ходит тревожный, но спокойный наружно.
Говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!»
Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают –
Значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами
Загоралась хоть одна звезда?!
Себе, любимому («Такой большой и такой ненужный»)
Стихотворение «Себе, любимому» написано в 1916 г.
Если бы я был маленький, как океан, –
На цыпочки волн встал, приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне, такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!
О, если б я нищ был! Как миллиардер!
Что деньги душе? Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
Не хватит золота всех Калифорний.
Душу к одной зажечь! Стихами велеть истлеть ей!
И слова и любовь моя – триумфальная арка:
Пышно, бесследно пройдут сквозь неё любовницы всех столетий.
О, если б был я тихий, как гром, –
Ныл бы, дрожью объял бы земли одряхлевший скит.
Я если всей его мощью выреву голос огромный, –
Кометы заломят горящие руки, бросаясь вниз с тоски.
Я бы глаз лучами грыз ночи –
О, если б был я тусклый, как солце!
Очень мне надо сияньем моим поить
Земли отощавшее лонце!
| Пройду, любовищу мою волоча. В какой ночи бредовой, недужной Какими Голиафами я зачат – Такой большой и такой ненужный? |
Про это
Поэма «Про это» написана в 1923 г. Отрывок «Любовь».
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Маяковский. Себе, любимому, посвящает эти строки автор
На спецкурсе «Проблемы поэтики Маяковского» на третьем курсе университета Большухин задал нам сделать анализ какого-нибудь стихотворения Маяковского. Насколько я помню, ему хотелось услышать от нас какие-то свои мысли и соображения. Тогдя я проанализировала стихотворение «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», но побоялась зачитать свою работу перед группой, потому что считала, что в ней очень много надуманного, того, о чём автор и не думал, когда всё это писал, просто я углядела там именно такие аллюзии. Но всё равно мне нравится эта работа, в ней по большому счёту больше своих мыслей, чем во всех моих курсовых, и она мне интересна до сих пор.
Себе, любимому, посвящает эти строки автор
Если бы я был
маленький,
как океан,-
на цыпочки волн встал,
приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне,
Такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!
О, если б я нищ был!
Как миллиардер!
Что деньги душе?
Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех Калифорний.
О, если б был я
тихий,
как гром,-
ныл бы,
дрожью объял бы земли одряхлевший скит.
Я если всей его мощью
выреву голос огромный,-
кометы заломят горящие руки,
бросаясь вниз с тоски.
Стихотворение В. В. Маяковского 1916 года «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», по-моему, одно из центральных и самых трагических стихов поэта о поиске своего места, своего призвания в этом мире, где явно прослеживается мотив богоборчества, постоянный в его творчестве. Стихотворение своеобразно и очень интересно построением, многочисленными аллюзиями на Библию. Также в этом стихотворении прослеживается связь с творчеством Ф. М. Достоевского.
Итак, «в своем раннем, столь ошеломительно ярком, дерзко талантливом творчестве Маяковский вынес тему, которой болело все новое время мировой истории, начиная с эпохи Возрождения, – пишет С. Г. Семенова в своей книге «Русская поэзия и проза 1920 – 1930-х годов». – Тема эта уже четко философски оформилась в сороковые годы прошлого века у Людвига Фейербаха, выразив стремление современного человечества, как писал Достоевский, окончательно «устроиться без Бога». (Недаром философ, идеолог сменовеховства Н. В. Устрялов назвал Маяковского «типичным героем Достоевского», имея в виду таких его героев, как Раскольников, Ставрогин, Кириллов, Иван Карамазов.)». Далее Семёнова приводит ещё слова Устрялова о том, что, «как и Ницше, Маяковский – религиозная натура, убившая Бога». В лирическом мире Маяковского субъект – художник – стремится занять место Бога. Мотив богооставленности мира, где «Христос из иконы бежал», отсутствие лица у мира – постоянный в творчестве Маяковского. Возникает ситуация хаоса, и ответственность за происходящее берёт на себя лирический герой. Также надо отметить тему одиночества героя в мире, и не просто одиночества вселенского, а первозданного одиночества, изначального одиночества Бога. В стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор» мотив такого одиночества вырастает до невероятных размеров. Но обратимся непосредственно к анализу текста.
«Кесарево кесарю – богу богово».
Четыре слова из Евангелий становятся невыносимо тягостными для поэта, ибо каждый получает своё, у каждого есть своё место и каждому отведена своя роль, один лирический герой Маяковского не знает, «ткнуться куда» такому, как он (появляется мотив отличия от других, выделения себя из массы людей), где для него «уготовано логово»? Замечательно, что своё искомое пристанище поэт называет «логовом» – звериным жилищем. Сразу вспоминается, как герой превращается в злое пугающее существо в более раннем стихотворении «Вот так я сделался собакой». Но можно также провести параллель с Евангельскими словами: «…лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Ев. от Матфея 8:20). К этому мотиву мы вернёмся позже.
Но следует ещё обратить внимание на знаковое число 4, появляющееся в первой же строчке стихотворения. Ещё у Достоевского это число имеет особое значение. У него множество значений: 4 стороны света (которые, кстати, образуют перекрёсток, то есть попросту крест; в стихотворении «Я» лирический герой идёт «один рыдать, что перекрёстком распяты городовые»; к слову, здесь же появляется образ города как предателя, Иуды: «города повешены в петле облака»); 4 Евангелия, наконец, 4 стадии человеческой жизни (ребёнок, молодой человек, мужчина, старик). Образы старика и ребёнка особенно неприязненны Маяковскому – они отражают несовершенство мира: вспомним, например, строки из трагедии «Владимир Маяковский»: «…как будто женщина ждала ребёнка, а бог ей кинул кривого идиотика», – и здесь это несовершенство, уродство мира связано с образом бога; или из стихотворения «Несколько слов обо мне самом: «Я люблю смотреть, как умирают дети» (по поводу истолкования этой строчки мнений очень много, но есть и такое, что Маяковский писал о том, что ему нравится умирание детского – неполноценного – начала в человеке). Старость также неприемлема, поэт идеализирует, даже абсолютизирует молодость, его герой молод:
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
Отсюда видно, что старение, прохождение всего жизненного пути со всеми его ступенями «тяжело» герою Маяковского.
Слова «богу богово» напоминают строки из трагедии «Владимир Маяковский»: «Это я // попал пальцем в небо, // доказал, // он – вор!». К образу «вора» мы ещё вернёмся, а пока следует вспомнить начало трагедии:
душу на блюдце несу
к обеду идущих лет.
Борис Пастернак заметил здесь явную литургическую параллель: «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным». Лирический герой выступает в роли самого бога. Но в рассматриваемом стихотворении герой уже как бы перерастает бога, становится выше его, больше, причём практически буквально: «Если б был я //маленький, // как Великий океан, – // на цыпочки б волн встал, // приливом ласкался к луне бы. // Где любимую найти мне, // такую, как и я? // Такая не уместилась бы в крохотное небо!» и т. д., подобными «если бы» изобилует стихотворение. «…на цыпочки б волн встал» – сравнимо с хождением по воде Иисуса; но герой слишком большой для этого, он и любимую себе не может найти, которая «уместилась бы в крохотное небо».
Эти «если б» напоминают ещё кое-что, а именно: здесь появляется мотив искушения. Как известно, Иисуса трижды искушал в пустыне Дьявол (Ев. от Луки 4:1-13): предлагал сотворить из камня хлеб и насытиться им, на что Иисус отвечал ему, что не хлебом единым жив человек, а всяким словом Божиим; потом Дьявол предлагал ему власть надо всеми царствами вселенной и славу их; затем перенёс Сатана Иисуса на храм и предложил ему броситься вниз, чтобы проверить, спасут ли его Ангелы Божии; но Иисус выстоял против искушений. В данном стихотворении можно найти все три искушения. Маяковский не упоминает о хлебах и насыщении ими, он сразу берёт выше – слово: «Если б быть мне косноязычным, // как Дант // или Петрарка!» Это третья строфа. Во второй: «О, если б я нищ был! // Как миллиардер! // Что деньги душе? // Ненасытный вор в ней». Здесь мы возвращаемся к образу вора – бога-вора, но герой оказывается ещё большим вором, потому что самое ценное для него, и одновременно самое «дешёвое», – «человечье слово», если проводить параллель со стихотворением «Дешёвая распродажа»:
продаётся драгоценнейшая корона.
За человечье слово –
не правда ли, дёшево?
А в стихотворении «Нате!» поэт признаётся, что он – «бесценных слов мот и транжир».
Власть надо всеми царствами Вселенной герою так же не нужна, как не нужна и вся земля: «Я бы глаз лучами грыз ночи – // о, если б был я // тусклый, // как солнце! // Очень мне надо // сияньем моим поить // земли отощавшее лонце!» А если б герой был «тихий, как гром», если «всей его мощью» выревел «голос огромный», то «кометы заломят горящие руки, бросятся вниз с тоски» – не он, а кометы бросятся вниз – и на третье искушение не поддаётся герой. Да что там «не поддаётся»! Ему не нужно всё это, он выше всего того, что ему могут предложить, он выше самого бога. И в этом заключается его огромное одиночество, он оказывается ещё более одиноким, чем сам бог. Поэтому он с такой страстью восклицает: «О, если б я нищ был! Как миллиардер! …о, если б был я тусклый, как солнце!» – так страшно его одиночество:
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!» –
с тягостной болью говорит герой Маяковского в более раннем стихотворении «Несколько слов обо мне самом».
Поэт не может найти себе любимую, такую, как он, «душу к одной зажечь», «стихами велеть истлеть ей»: «И слова // и любовь моя – // триумфальная арка: // пышно, // бесследно пройдут сквозь неё // любовницы всех столетий». Любовь героя остаётся невостребованной, хотя у него в сердце – «любовища». Мотив любви появляется уже в названии стихотворения: «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Напоминает библейскую заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя». И любовь оказывается одним из основных качеств героя. Стоит вспомнить самое сильное и красивое стихотворение о любви Маяковского «Лиличка! Вместо письма» и провести параллель между образами моря, солнца и денег (богатства) в этих двух текстах:
разляжется в холодных водах.
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
царственный ляжет в опожаренном песке.
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
любимую на деньги б и славу выменял,
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
Строчка «Душу к одной зажечь!» связана с одним из настойчиво повторяющихся у Маяковского мотивов – «пожар сердца». Современный исследователь А. Жолковский отмечает, что «пожар сердца» соответствует концу мира с последующим возрождением, обновлением, но это возрождение здесь оказывается невозможным.
Далее мы встречаем почти прямое противопоставление героя богу: «О, если б был я // тихий, // как гром»: в трагедии «Владимир Маяковский» поэт называет бога «тёмным богом гроз». В следующей строфе: «Я бы глаз лучами грыз ночи – // о, если б был я // тусклый, // как солнце!» Традиционный образ бога часто предстаёт как «всевидящее око»; солнце же у Маяковского предстаёт как «отец» (ср. «Несколько слов обо мне самом»). Перед нами противопоставление сына отцу, их противостояние.
В последней строфе герой предстаёт перед нами, «волочащим» свою «любовищу», словно Иисус свой крест на Голгофу. К этому образу мы ещё вернёмся, а теперь обратим внимание на слова «какими Голиафами я зачат – такой большой и такой ненужный?» Появляется ветхозаветный образ великана Голиафа – «необрезанного Филистимлянина, что так поносит воинство Бога живаго» (1-я кн. Царств 17:26). Этот образ, я думаю, соотносится с образом «логова» из первой строфы. Давид, победивший Голиафа, говорил ему: «…ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам [труп твой и] трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным» (1-я кн. Царств 17:46). Учитывая сказанное нами ранее, появление образа Голиафа можно понимать как возможность обретения героем приюта, но только после смерти. Отсюда и мотив несения креста.
Семичастность строения стихотворения напоминает «Преступление и наказание» Достоевского, но если в последнем герою обещается нравственное, духовное возрождение в последней, седьмой, части (эпилоге), то в седьмой строфе стихотворения Маяковского присутствует ещё более трагическое настроение, чем в других строфах. Мотив обретения приюта только в смерти, и больше – мотив самой смерти – нередок в творчестве поэта. Например, в трагедии «Владимир Маяковский», где герой «усталый, в последнем бреду» бросает «вашу слезу тёмному богу гроз у истока звериных вер», он же вдруг говорит:
на мягкое ложе из настоящего навоза,
целующим шпал колени,
обнимет мне шею колесо паровоза.
Мария Белкина в книге «Скрещение судеб» пишет, что Лиля Брик «говорила, как часто Маяковский возвращался к теме самоубийства, и был даже случай, когда он позвонил ей и сказал, что он решил покончить с собой, и она гнала извозчика, чтобы успеть к нему, и успела и застала его в полной прострации: он сознался, что револьвер дал осечку…
Самоубийство «не там, где его видят, и длится оно не спуск курка…» — говорила Марина Ивановна» Цветаева. В стихотворении «Дешёвая распродажа» Маяковский предсказывает: «Через столько-то, столько-то лет // – словом, не выживу – // с голода сдохну ль, //стану ль под пистолет…».
В книге «Самоубийство Достоевского» Николай Наседкин высказывает мысль, причём он приводит примеры, что и до него об этом говорилось, о том, что «по существу, Иисус Христос, добровольно взойдя на крест ради спасения человечества, совершил самое настоящее альтруистическое самоубийство». После этого Иисус вознёсся на небо, воскреснув, то есть он стал бессмертным. Бессмертие же имеет огромное значение для Маяковского как не нашедшего в настоящем понимания, истинного восприятия своего творчества, его герой вынужден стремиться к бессмертию – вечному рассказу о себе – в надежде когда-нибудь быть понятым.
Поэтому и последнее – четвёртое – искушение не для него. (На мой взгляд, последним искушением Христа была возможность сойти с креста и не терпеть эту муку: «Проходящие же злословили Его, кивая головами своими и говоря: Разрушающий храм и в три дня Созидающий! спаси Себя Самого; если Ты Сын Божий, сойди с креста» (Ев. от Матфея 27:39-40)). Но и человеколюбивый Христос, по мнению Маяковского, зря предал себя распятию на кресте; и лирический герой горестно восклицает:
какими Голиафами я зачат –
Отметим, что уже в самом раннем творчестве герой Маяковского подчёркивает своё несходство с остальными, с толпой (стихотворение 1913 года «А вы могли бы?») А в поэме 1914-1915 годов «Облако в штанах» бросает дерзкий вызов богу: «Долой вашу религию!» – и провозглашает себя «тринадцатым апостолом». Однако, по-моему, нигде трагизм одиночества героя и богооставленности мира не приобретал такой силы, как в стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор».
1. Белкина М. Скрещение судеб. – М.: «Книга», 1988
2. Библия. – Берлин: Издание Британского и Иностранного Библейского Общества, 1929
3. Егорова Л. П., Чекалов П. К. История русской литературы ХХ века. Учебное пособие. Выпуск второй. Советская классика. Новый взгляд. – М., 1998
4. Маяковский В. В. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 1,
т. 9. – М.: Издательство «Правда», 1978
5. Наседкин Н. Н. Самоубийство Достоевского. Тема суицида в жизни и творчестве писателя. – М.: Алгоритм, 2002
6. Пастернак Б. Люди и положения//Борис Пастернак. Стихотворения. – Петрозаводск: Карелия, 1989
7. Семёнова С. Г. Русская поэзия и проза 1920 – 1930-х гг.
Такой большой и такой ненужный
В конце 1922 года Брик выгнала Маяковского, запретив ему три месяца видеть ее, звонить и писать. Новый год он встретил в одиночестве в своей комнате в Лубянском проезде:
Заставить страдать Маяковского была идея не Лили, а Осипа Брика. Он утверждал, что не счастье, а любовные переживания помогают творить и создавать великие произведения:
А Маяковскому оставалось только обреченно подпевать их семейному дуэту:
У прочих знаю сердца дом я.
с ума сошла анатомия.
Вообще эта троица крайне не здоровые отношения практиковала. А госпожа Брик та еще. как бы это прилично сказать. свободных нравов мамзель. Горе мужику попасть в сети таких барышень.
Брики зарабатывали на Маяковском, от его творчества зависело их благосостояние. Осип был что-то вроде импрессарио поэта, организовывал туры, договаривался о печати и получал процент.Гонорары Маяковский тратил на Лилины капризы, из Парижа он привёз ей автомобиль и она, собственно, стала первой «автоледи» России. Но больше всего меня бесит, что эта уродливая дамочка писала в письмах Маяковскому списки покупок в которых перечисляла чулки, панталоны, мыло и прочую лабуду. По сравнению с Бриками он был гигант, а они как вши присосались, распоряжались его чувствами (а пусть он пострадает, а то что-то весело жить стал. ) и если бы не Маяковский, кто бы помнил сейчас о каких-то Бриках? И письмо было написано только затем(это чисто моё мнение) чтобы не забыли вписать в историю Лилю Брик, «благодетельницу» Маяковского.
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И ранят в кровь свои босые души
Для справедливости нужно в пост добавить, что несмотря на переживания и возможно причину самоубийства, именно эта женщина своим письмом Сталину посмертно вернула Маяковскому место в официальной Советской истории.
На рынке продается
А каким боком здесь слово «погиб» если он застрелился. Погиб это не по своей воле
учился я в 5 классе, любил уже тогда уроки прогуливать или распи. в общем не записал домашнее задание. Сижу дома, балду пинаю, а батя решил в родителя поиграть, спрашивает, что на дом задали, а я чёт испужался, думаю ща выхвачу ремня то армейского и тут вспоминаю что где то видел маааленькую книжечку дома, написано было «стихи маяковский»ну я и бреханул, что стих маяковского выучить (я то думал книжка маленькая и стихи маленькие), батя сначала оху..л а потом похоже смекнул в чём дело, ну вот и сидел я весь вечер со слезами на глазах и патриотический стих маяковского учил с папой. на всю жизнь маяковского возненавидел)))))))
Можно было постараться и не брать фото с лого ТНТ! Пздц!
Такой хороший пост и такой ебанутейший скрин последней пикчей.
Всегда терпеть не мог Маяковского. Все эти «стихи» вымораживали. Но это.
Некролог Маяковскому
Моя колоризация. Владимир Маяковский
Почему Есенин и Маяковский терпеть не могли друг друга
Что могло объединять последнего лирика деревни и первого поэта революции? Ничего, кроме общего рода занятий. Но литературные направления их творчества тоже категорически не совпадали.
Имажинисты, к которым себя относил Есенин, использовали новые литературные приемы и создавали образы, меняя традиционные значения слов. «Пускай ты выпита другим»… «Твоих волос стеклянный дым»…
Впрочем, это были цветочки по сравнению с экспериментами авангардистов и футуристов, в рядах которых состоял Маяковский.
Он и его единомышленники перевернули с ног на голову и язык, и стихотворную форму. Их, так называемое, словотворчество не просто эпатировало, а призывало сбросить с парохода современности Пушкина, Достоевского, Толстого и других классиков со всеми их лингвистическими «древностями».
Разумеется, два писателя-антагониста отрицали друг друга во всем — от внешности до творческих убеждений.
При первой встрече есенинский облик показался Маяковскому бутафорским. Тот был в лаптях и вышитой рубахе, что в городской квартире смотрелось очень неестественно и комично. Если говорить дословно — опереточно.
Даже голос Есенина показался ему таким, каким, возможно, могло бы говорить лампадочное масло. Маяковский сыпал «комплиментами» вроде «корова в перчатках лаечных», «балалаечник», «звонкий забулдыга подмастерье» и другими.
Есенин тоже не любил Маяковского. Но уж как-то очень нарочито. Так ненавидят, когда в душе испытывают к объекту симпатию.
Сергей Александрович рвал книги Владимира Владимировича, но, тем не менее, читал их, чтобы при случае заявить, насколько же бездарны у оппонента стихи. «Разве это поэзия? Никакого порядку нет». Есенин считал себя поэтом, а у его визави, как он говорил, «непонятная профессия».
Расхождения между двумя поэтами были, в том числе, идеологическими. А как иначе — революция уже перепахала сознание и того, и другого. Маяковский — воплощение исторического материализма. Голос пролетариев. Рупор страны Советов. Апологет революционной борьбы и классовости. Он готов был «к штыку приравнять перо».
И Есенин. Деревенщина. Соломенная Русь. Идеалист. По-русски широкий, с душой нараспашку, с пьяными загулами и хулиганством в «истории болезни». Он не собирался менять страну, которая пахнет яблоком и медом, и где «у низеньких околиц звонно чахнут тополя», на какой-то там рай. «Не надо рая, дайте Родину мою».
Современники с удовольствием наблюдали за словесным пинг-понгом двух талантов.
Есенин: «Сколько бы ни куражился Маяковский, близок час гибели его газетных стихов. Таков поэтический закон судьбы агитез!».
Маяковский: «А каков закон судьбы ваших “кобылез”?»
Есенин: «Моя кобыла рязанская, русская. А у вас облако в штанах».
Комплименты для оппонентов
Однако, несмотря на внешнюю неприязнь, как два по-настоящему одаренных человека, Есенин и Маяковский понимали, что они равные, достойные друг друга соперники.
Поэт-футурист писал, что он с удовольствием наблюдал за эволюцией Есенина, и отмечал, что у поэта-имажениста стали попадаться стихи, которые не могли не нравиться, а также признавал, что он «чертовски талантлив».
Более того, в Риге в разговоре с журналистами Маяковский заявил, что из всех соратников Есенина по литературному течению, останется только он.
Один из современников двух поэтов рассказывал об отношении Есенина к Маяковскому так: «С Сергеем я не раз говорил о Маяковском и должен сказать, что он прекрасно понимал силу его таланта». Но «поэт-деревенщина» выражался проще: «Маяковского не выкинешь. Ляжет в литературе бревном, и многие об него споткнутся».
Когда Маяковский узнал о самоубийстве Есенина, он посвятил ему стихотворение, предупредив читателей, что оно не является очередной насмешкой и продолжением их прижизненного спора.
Маяковский делился со своим окружением, что ожидал такого конца Есенина, потому что накануне встретил его, опухшего от пьянства, в окружении, как ему показалось, черных людей, и совершенно потерянного.
Тем не менее, по-человечески Маяковский был огорчен, понимая, что русская литература потеряла одного из лучших своих представителей. Но поэт и подумать не мог, что спустя почти пять лет он повторит судьбу своего «заклятого врага».
Впрочем, кто знает, может быть там, на небесах, им удалось, наконец, стать лучшими друзьями…