харабат что это значит
Кто такие харабати
Перун
Administrator
Прошло уже более месяца как мы с Каримом, словно два измученных верблюда, бороздим бескрайние просторы среднеазиатских пустынь. Перемещаясь от мазара к мазару, от одного святого места к другому, мы бродим с надеждой, что нам все-таки посчастливится встретить того, ради которого мы совершаем все эти усилия.
Не раз нам попадались дервиши, с виду похожие на тех, о которых приходилось читать в книгах Гурджиева или Идриса Шаха, но экстрасенсорное чутье Карима подсказывало ему, что это вовсе не те люди, которые нас интересуют. Чаще всего, это были действительно нищие, облаченные в лохмотья и с атрибутами дервишей, но не имеющие никакого отношения к древнему знанию. При разговоре с такими «дервишами» Карим мог без труда определить их уровень духовной подготовки и степень нахождения на пути тариката.
С момента нашей последней встречи в Москве Карим очень сильно изменился. Те полтора года, что он провел в горах Киргизстана среди старцев-табибов, изменили его до неузнаваемости. Из грузного, больного, сомневающегося во многом азиата, он превратился в стройного, уверенного в себе и своих способностях человека, наделенного видением людской сущности. Именно благодаря этим способностям, высокопоставленные московские чиновники снабдили его рекомендательными и разрешительными документами, позволяющими беспрепятственно перемещаться по среднеазиатским республикам, тогда еще Советского Союза, с целью поиска и изучения людей, наделенных сверхъестественными возможностями. Но это была лишь ширма. Карим преследовал сугубо свои, личные интересы.
Пройдя через многие испытания и изучив большое количество литературы по древним учениям, Карим пришел к выводу, что источник мистического знания, не засыпан песком времен, а продолжает испускать свою живительную влагу, и напиться из этого источника может только тот, кто в состоянии приложить максимум усилий, чтобы докопаться до него. И на данный момент таким источником были дервиши-харабати (суфийские старцы), хранители сокровенной мистической традиции.
Они ничем не отличались от обычных нищих, и в этом было их особое искусство перевоплощения. Однако Карим, обладая феноменальным чутьем и способностью распознавать людей, без ошибки определял носителей нужной информации. Чаще всего такие старцы всячески избегали общения и делали все, чтобы «отшить» навязчивых незнакомцев. Но если Кариму удавалось хоть чем-то заинтересовать харабати, то он делал все возможное, лишь бы выудить из них всю необходимую ему информацию.
Он целенаправленно искал человека, который обладал бы большими способностями, чем он сам.
Моя же роль как попутчика Карима сводилась к тому, чтобы выполнять отдельные его поручения и следить за тем, чтобы его беседы с харабати не прерывались посторонними людьми, так как он «работал» тотально и полностью был погружен в процесс общения. Кроме того, моей обязанностью было постоянное нахождение в зикре и отслеживание проявлений внешней среды, что создавало, как говорил Карим, определенную защиту во время их разговоров.
В своем отношении ко мне Карим был достаточно сдержанным и в большей степени строгим. Он придерживался учения харабати и считал, что если человек хочет чему-то действительно научиться, он будет предельно внимательным и максимально настойчивым в своем стремлении. Такие проявления человеческих качеств, как лень, слабость, страх, ненависть, не должны присутствовать в процессе духовного роста человека. И Карим очень строго следил за этим, не позволяя себе и мне даже малейшего намека на эти качества. А поскольку я прошел процедуру «баята»(посвящения) и взял на себя определенные обязательства, спрос с меня был еще строже. Постоянный зикр и предельная внимательность были основной моей практикой на данный момент.
Еще в Москве Карим сказал, что берет меня под свою опеку только на время и мой главный учитель впереди, но эту встречу с ним еще нужно заслужить.
И я служил и ждал своего учителя в надежде, что при очередной встрече с харабати Карим скажет мне:
— Теперь ты пойдешь с этим человеком.
Но этого не происходило. И уже в который раз я вспоминал строчки, выученные наизусть, из маленького книжного листа, вырванного кем-то когда-то из какой-то книги и найденного мной случайно на дороге, ставшего для меня путеводной звездой:
«… На этом пути нельзя было обойтись без старца-наставника, который мог бы ознакомить с премудростями дервишской жизни. Если молодому искателю встречался такой старец, то он всеми средствами пытался расположить его к себе в надежде, что тот не прогонит его и разрешит какое-то время быть рядом с ним. Единственным методом обучения была возможность всюду следовать за старцем и максимально быть внимательным, ибо никакие вопросы к наставнику не получали ответа, или ответы были такими, что еще больше ставили в тупик. Если, по прошествию определенного времени, старец решал, что «молодого» можно чему-то научить, он оставлял его возле себя, и с этого момента тот становился «попутчиком».
Странствуя из города в город, от базара к базару, от мазара (кладбище) к мазару, «попутчик» учился постоянно быть в движении, ибо, как объяснял старец, «весь мир находится в действии, каждая Божия частица внутри нас и вовне движется, так и дервиши не должны больше одного дня находиться на одном месте».
Перемещаясь от одного привала к другому «попутчик» чувствовал свою полную зависимость от тех условий, в которых он оказывался каждую следующую минуту. Обостренное внимание, умение видеть малозаметные знаки и постоянное нахождение в зикре (произношение имен Аллаха) — это те моменты, которым прежде всего обучался молодой путник, находясь в присутствии старца.
Важным пунктом обучения была возможность стать из полностью зависимого от ситуаций человека хозяином самого себя, а, следовательно, и хозяином любых ситуаций. Но этот навык приобретался только тогда, когда вырабатывалось умение не отождествляться с теми условиями, в которых мог оказаться путник. И основным инструментом для тренировки не отождествления был зикр, постоянное исполнение которого, будь-то в движении или покое, позволяло сосредоточить все внимание только на Боге. В результате вырабатывалось стойкое чувство внутренней гармонии и единства с Тем, от Кого зависел каждый шаг, каждый вздох, каждый миг жизни.
Странствуя по городам и дорогам, и днем, и ночью, путник учился во всем следовать своему наставнику. Он учился видеть его глазами, слышать его ушами, а главное, чувствовать его сердцем. Сам же старец не прилагал к обучению никаких усилий. Весь процесс восприятия зависел от способности ученика «схватывать все на лету», ибо в любое время старик мог прогнать его без объяснения всяких причин.
Конечно, прямого наставничества со стороны старца не было, но «попутчик» стал замечать, что раньше старик никогда не пускал его впереди себя и не оставлял рядом с собой, а давал понять, что его место сзади. Однако со временем старец все чаще и чаще разрешал быть рядом, а иногда отправлял и вперед, дабы «молодой» первым мог ощутить на себе ту ситуацию, в которой они оказывались в следующий момент. И все это говорило о том, что старик больше начинал доверять «попутчику», не явно, но скрыто передавая ему свои знания.
Входя в селение или город, путники первым делом шли на базар. Именно на базаре можно было получить всю информацию о том, чем и как живут здесь люди. К тому же это было безусловное место пропитания, где торговцы свободно расставались с частью своих средств в пользу нищих. Каждый торговец знал, что, подавая милостыню, он тем самым привлекает к себе удачу, которая всегда сопутствует странствующим дервишам.
Проходя по торговым рядам, путники получали и еду, и деньги, и одежду. Они брали все, что им подавали, и столько, сколько могли унести с собой. Это всегда было больше той нормы, которую могли оставить у себя странники. Утолив свой голод пищей, они раздавали полученную на базаре милостыню местным нищим, калекам и детям, а сами после недолгого отдыха опять отравлялись в путь.
Очень часто караванщики брали дервишей к себе в попутчики, в дороге предоставляя им кров и пропитание, ибо так же, как и торговцы, караванщики верили, что удача и постоянная молитва дервишей помогут им беспрепятственно достичь места назначения, и вряд ли кто из разбойников отважится напасть на караван, в котором следуют «Божьи люди».
Чем дольше «попутчик» находился со старцем, тем все чаще он замечал, что временами старик становился совсем «сумасшедшим». Он мог ни с того, ни с сего спровоцировать драку на многолюдной базарной площади или на глазах у правоверных мусульман снять с «попутчика» штаны и заставить его мочиться.Все эти действия являлись проявлением крайнего неуважения и невиданной дерзости по отношению к собиравшейся ошарашенной толпе. И результатом этих выходок всегда были суровые избиения и побивание путников камнями. Самым надежным местом для залечивания ран, как ни странно, являлся мазар. Здесь было спокойно, и старик находил на кладбище все, что было нужно для быстрого выздоровления, будь то лечебная трава или вода, которую старец тщательно начитывал, перед тем как использовать ее в виде лекарства.
Провокации старика-дервиша приучали «попутчика» быть всегда во внимании и не терять нить с зикром. Постоянно вспоминая имена Бога, молодой дервиш учился не отождествляться с ситуацией, а все время стараться помнить себя. Наградой за эти усилия и испытания было уверенное чувство внутреннего покоя и полное упование на Всевышнего.
В таком ритме проходили месяцы, годы. На халате «попутчика» появлялось все больше и больше заплат, а на теле — все больше шрамов и синяков. Но теперь это не беспокоило его, как раньше, потому что он познал ощущение постоянного единения с Богом. Дервиш-наставник видел все эти изменения в «попутчике», и в один значимый момент, когда силы и сама жизнь старца подходили к концу, он подозвал его к себе и сказал:
— Я передал тебе все, что познал сам. А теперь ты должен идти своим путем и, быть может, Бог пошлет и тебе твоего попутчика.
Приняв из рук старца его посох и четки, «попутчик», теперь уже в полной мере ставший странствующим дервишем, продолжил свой нелегкий путь по пыльным дорогам бескрайних пустынь и запутанным лабиринтам своей души. »
Забегая вперед, хочется сказать:
Джавад Нурбахш. Суфийская символика сэма и харабат (таверна руин). Часть 6.
Сэма (букв. “слушание” или “восприятие на слух”) – мистическое состояние, переживаемое суфиями при воздействии благозвучного пения и чарующих мелодий. В этом состоянии суфий может делать непроизвольные движения, которые со стороны могут восприниматься как танец. Это род подлинного непроизвольного сэма. Руми так говорит о нем:
Не каждому дается на сэма с блаженством слиться.
Так смоквы – пища не для каждой птицы.
Подлинное сэма бывает и произвольным. Он проходит как собрание суфиев в присутствии мастера. Обычно певец проникновенным голосом исполняет мистические стихи, иногда в сопровождении бубна и флейты а сердца суфиев заняты взыванием к Богу (зикр-и калби), при этом обычно повторяя как рефрен стих, строку либо отдельное слово. Тот восторг или мистическое состояние, которое владеет суфиями в таком собрании, и называется “сэма”, “собрание” или “круг сэма”.
Что это за напев в кругу сэма? –
сорвался голос у певца.
В кругу влюбленных и охваченных восторгом
кто дверь захлопнул криков и рыданий?
Сэма души не просто в звуках и словах дано –
В напеве и стихе иное таинство заключено.
В безбрежности духовного восторга,
В кругу сэма,
Трепещущее в пламени его,
Где ж сердце?
В сэма танцуя, оно утратило себя –
Пылинка пред лицом Любимой.
О сердце неустанное, достигшее единства, где ты?
Вначале сэма – это внимательное слушание благочестивых речей о грозных предупреждениях Господа и посулах. В конце сэма – это слушание всего посредством слуха Бога (сам ’ и-хак ).
Сэма – это осознание и открытие мистических состояний, которое сопровождается неизбежной утратой способностей запоминания и здравого суждения. Оно направляет сердце к миру единства, а при наличии отвлекающих моментов в виде мирских помыслов и эгоцентризма возникает два противоположных побуждения, которые, противореча друг другу, проявляются в виде танца.
Под чарами сэма
душа свободно в духе воскрылилась,
Как будто за пределы тела
удалилась.
Абу Саид Абиль-Хайр на вопрос о сэма сказал: “Сэма требует живого сердца и умерщвленной души”.
Рузбихан Бакли описывал сэма как “посланца Истины, который передает внимающему весть обретения того, кого ожидаешь”.
Абуль-Касем Насрабади сказал: “Всему – своя пища, пища духа – сэма”.
Ансари в своих толкованиях Корана так описывает сэма:
Есть два вида сэма, для обычных людей и для избранных.
Обычных людей радуют звуки и напевы сэма, а избранных радует тонкая благодать, являемая помимо звука (сут), внутреннего мысленного содержания (ма ’ на ) и их символических аллюзий.
Сэма обычных людей опирается на слух, воспринимается разумом и выражает себя в телодвижениях – чтобы тем самым освободиться от печалей и мирских забот.
Сэма избранных реализуется, когда страсти изжиты, сердце лишено жаждания, а дыхание “выжжено”. Духовный итог такого сэма – приход благодати ветерка близости, явление вечности и вечного блаженства.
Кашф аль-асрар III 832
Ансари в труде “Сто полей” так пишет о сэма:
Сэма – восемьдесят седьмое поле, исходящее их поля расширения (баст). Господь говорит:
И если бы (всевидящий) Господь
Узрел в их (душах) что-нибудь благое,
Он дал бы им возможность слышать (ли ‘ асма ‘ ахум). (Коран 8:23)
Сэма это пробуждение от сна, начало движения после отдыха, орошение возделанной земли. Но. Кто спит? Кто отдыхает? Что это за земля?
Сэма животворит. Можно выделить три группы людей по типу воздействия сэма:
1) те, кто испытывает духовное блаженство;
2) …*
3) те, чье блаженство на сэма исходит из возвышенной милости (латифа-йе), возникающей помимо звука, внутреннего мысленного содержания и символических аллюзий.
* Не сохранилось в рукописях.
Первая группа вовлекается в сэма тремя путями: (а) ухом сокровенного сознания (сирр); (б) исходя из здравых соображений; (в) телодвижениями. Их слушание приносит им радость как (а) освобождение от инертности; (б) свободу от печалей; (в) свободу от преисполненности мирским.
Вторая группа участвует в сэма тремя путями: (а) используя обычный слух; (б) очищая духозрение; (в) ища своего усовершенствования через открытое признание своей духовной нужды. Такое сэма приносит им двойное благо: облегчение боли и толику мудрости.
Третья группа участвует в сэма трояко: (а) умерщвленными страстями; (б) томимым жаждой сердцем; (в) и испепеленным дыханием. Сэма дарует им благодать дуновения близости (унс), воскрешение вечности и непреходящую радость.
Наконец, в “Путевых стоянках странника” Ансари так описывает сэма:
И если бы (всевидящий) Господь
Узрел в их (душах) что-нибудь благое,
Он дал бы им возможность слышать (Коран 8:23).
Сэма – реальность пробуждения, она имеет три ступени:
ТАВЕРНА РУИН, ТАВЕРНА СОКРУШЕННЫХ (харабат)*
* Харабат буквально означает “дом с дурной славой” или “питейный дом” (Dehkhoda, Оp. cit., kharabat). Последнее значение, вероятно, происходит от хараб – “разоренный”, “сокрушенный”, “пропащий”. Поэтому у суфиев харабат стал означать “таверну пропащих”.
Термин отсылает к состоянию единства и сокрушенности человеческих свойств.
Выражение “таверна руин” обозначает “сокрушенность”.
Укажет если кто,
как до таверны сокрушенных
мне добраться –
Так я бы мог
заслугой всех своих молитв
с ним расквитаться.
В таверне сокрушенных важен этикет –
не дать бы маху,
Ведь стража у ее дверей –
доверенные шахов.
Увидел Божий свет в таверне магов.
Какое диво, свет какой, взгляни!
Откуда воссияли те огни?
Утрата полная и самоотрешённость –
Вот что такое для “пути таверны” сокрушенность.
В дороге этой нам дано
Исчезновение одно.
Отдай в залог
в таверне душу за один глоток.
Но не торгуйся благочестьем скуповато –
Твоя монетка мелковата.
* Из кн. Fakhruddin Iraqi: Divine Flashes, transl. William C. Chittick and Peter Lamborn, 1982, L. – N.Y., p. 56.
Вот описание таверны руин у Ираки:
Прошлой ночью я пришел в таверну руин, но никто не признал меня. Я стоял снаружи, шумел и кричал, но никто меня не слышал. Торгующие вином то ли еще не проснулись, то ли были “нигде”, а от “нигде” разве дождешься, чтобы открыли дверь? Уже за полночь с крыши свесился какой-то распущенный повеса и скривился.
– Ну и ну! – воскликнул он, – уже так поздно. Ты либо глуп, либо лишился ума. Ну да ладно. Что там у тебя?
– Открывай дверь! – прокричал я.
– Пошел ты! – ответил он. – Не пори чушь. Кто же среди ночи отпирает таким, как ты?
– Так это ж не мечеть, нас здесь всегда пускают, всегда бросаются навстречу и проводят главным входом. Это ж святилище сокрушенных. Внутри – живые сердца, место свидетельства* и света, вино** и газели***, лютня и песня****. Деньги и разум не имеют веса под этими сводами; кто ими наделен – тот в убытке, а вот утрата здесь и есть обретение. Сколько еще ты будешь ломиться в эту дверь и днем и ночью, Ираки? Ведь вся наша жизнь – лишь дым.
** Вино – шараб.
*** Газели – арабские стихи.
**** Песня – соруд.
Этот термин символизирует безместность (ла-макан). А термин “монастырь таверны” обозначает идеальную реальность (алам-и ма ’ на ) и внутреннее бытие совершенного познавшего.
Общеупотребительное значение слова харабат – “питейная лавка””, а у суфиев оно означает сокрушение (хараб шодан) всех человеческих качеств и стирание физического и духовного бытия.
Термин “завсегдатай таверны” – символ совершенного человека, через которого непрестанно изливается божественная мудрость. Термин хараб (опустошенный, разоренный или разрушенный) символизирует растворение мира человеческой природы.
Согласно Кашф аль-логхат “таверна руин” означает проявление божественного величия, которое стирает и изглаживает путника явлением Божьего Гнева. Строки Корана:
Когда явил Господь Свое могущество на эту гору,
Он обратил ее во прах;
И ниц в беспамятстве пал Муса (Коран 7:143)
являются отсылкой к этому. Термин также используется для отсылки к ханаке либо месту уединения наставника.
Когда ученик приходит к мастеру, обуреваемый духовной жаждой, мастер утоляет ее и отнимает рассудок. “Завсегдатай таверны” в этом случае обозначает того, кто претерпел растворение (фани) и освободился от эгоцентризма, проиграв свое “Я” на пути несуществования – ведь приписывание себе любого действия, свойства и даже “бытия” – богохульство по отношению к реальности.
Бахрази так описывал природу таверны руин:
Сказал я сердцу своему: “О жгучее,
Свою любовь ищи в монастыре
На коврике молитвы”.
Вернулось сердце:
“Пойду-ка лучше я в таверну –
Мне монастырь не подсобил.
В таверне истины взыскую”.
Таверна руин или винная лавка (мастаба)* – особый суфийский термин для передачи и символизации устранения обыденных норм и бытовых привычек, сокрушения самодовольства, самолюбования, самооценки и показных проявлений; преображения врожденного, собственно человеческого нрава в личность человека любящего. И наконец, она обозначает сокрушение чувственных влечений посредством сдерживания, принуждения и контроля над их активностью.
На этой стадии обычный темперамент и рядовая человеческая природа путника “сокрушаются”. Деятельность низшей души и взаимосвязь страстей и натуры подавляются. Сдерживающие практики внешнего религиозного закона (шариат), сковывающие слепое подражание, дополняются внутренним раскрытием духовных истин и тонкостей. Свидетельства богоявления*, чья красота говорит о раскрытии реальности Божественных Имен и Атрибутов, появляются из-за непрозрачных завес эго-существования. Певцы блаженства и разжатия исполняют музыку жаждания и любви на флейте мистического бытия, привлеченности Богом и божественных взываний, перебирают струны жил и нервов – словно вернулись времена предвечного обетования**.
* Концепция свидетельства богоявления (шахид) либо объекта используется суфиями, чтобы увидеть Божественный Объект (машуд). Бахрази объясняет: “Этот термин (шахид) обозначает чистое и истинное видение изначальной идеальной реальности (ма ’ ани ) “как она есть”, без ошибок и сомнений”. АФ 252
И снова божественная благодать и милость Саки, вызванная таинством “Он любит их, а они любят Его”* и “Я был скрытым сокровищем и пожелал быть узнанным, и сотворил мир”, наполняет чаши духовного познания вином любви. Тот круг, где вино дружбы (модам-э маваддат) в вечности было пущено по кругу, собрался вновь, и путник, опьяненный блеском божественного единства, безрассудно рискует всем своим богатством, положением и чином “в двух мирах”. С благодарностью сняв одеяние своего бытия, путник отбрасывает его среди собрания. Но те, кто сделал ставку на удачу в игорном доме Незримого, против того, что риск по-прежнему необходим, пока не постигнут “я каюсь пред Тобой” и “я – первый среди верующих”**, и так продвигаются.
* Вот полный текст этого коранического стиха:
О вы, кто верует!
Если найдутся среди вас такие,
Кто отречется от религии своей,
Господь других людей поставит,
Которых будет Он любить,
И кто любить будет Его, –
Смиренных пред уверившими (в Бога),
Суровых пред неверными (Ему),
Радеющих на промысле Аллаха,
Бесстрашных перед порицаниями
тех. кто порицает.
И это есть Господня милость,
И Он дарует ее тем. кого сочтет, –
Ведь Он объемлет всё и знает о всея! (5:54)
Со времени возникновения ислама суфии цитировали этот стих в подтверждение того, что любовь Господа к человеку предшествует любви человека к Богу.
Ты знаешь первое необходимое условие
для допуска в таверну?
Отказ от лошади, мундира и фуражки.
А после – ты уж пьян, твои колени подогнулись –
Тебе толкуют: “Вот теперь садись!
Ведь ты по-настоящему пока не рисковал”.
У суфиев это называют “таверной руин”.
А в порицающем смысле выражение “таверна руин” отсылает к человеку, которого вино гордыни опьянило так, что он забыл о Боге, накрепко привязался к слепому воспроизведению т. н. “традиционных практик”, с головой уйдя в суеверный ритуализм, (при этом) его внутренняя реальность отвечает состоянию неведения, а мистические состояния веры и сердца пришли в упадок. Любовь к мирскому и личный интерес полностью овладевают им в то время, когда певцы страсти поют в нем песнь безудержных желаний… Увы, достойны сожаленья – ведь мы взыскуем убежища в Боге, чтобы не сокрушить сокровенное сознание!
Таверна руин отсылает к Чистому Бытию и Абсолютной Сущности.
Махмуд Шабистари в “Саду тайн” так описывает таверну опустошенных:
Опустошенность* это свобода от “Я”, ведь самость – это неверие**, даже если “Я” свято и набожно. Вы обрели примету таверны опустошенных, если Единство (таухид) растворило в себе всё, кроме Господа.
* Харабати шодан также может означать “стать завсегдатаем таверны опустошенных”,
** Кофр (антоним слова иман, вера), здесь переведенное как “неверие”, буквально означает “прикрывание”, “завертывание”. Лахиджи поясняет, что благочестие, хоть и похвально, но питается тщеславием либо самодовольством и лишь “прикрывает” собою реальность.
“Таверна руин” это мир без подобий***, это стоянка беззаботных влюбленных.
*** У суфиев “мир подобий” или “воображаемый мир” (алам-и мисал) – второй из пяти божественных присутствий, он приравнивается к плану представлений (киял), “в котором духи обретают тела и являются в видениях пророкам и святым; в нем находится средостенье (барзах), где после смерти нравственные качества и дела обретают духовность и персонифицируются”. – W. C. Chittick and P. L. Wilson, op. cit., p.13. Таверна руин находится вне этого мира представлений или подобий.
Таверна руин – гнездо птицы души, порог “безместности”.
Опустошенная душа (харабати)**** это руина руины, сфера, в которой весь мир – мираж. Сокрушенное осознание лишено ограничений и заданных пределов, ведь никому не доводилось видеть свое начало и конец. Путешествуй вы хоть сотни лет в сфере сокрушенности – не найдете и следа “тела” или своего “я”.
**** Разные значения слова харабати – соответственно контексту их словоупотребления – приводятся в переводах Шабистари и в поэзии автора. Вот эти значения: “завсегдатай таверны”, “сокрушенная душа”, “сокрушенное осознание”, “человек-руина”. См. также словарную статью “завсегдатай таверны”
Здесь все как один бездвижны и безличны, голы от макушки до пят, не будучи ни верующими, ни неверующими. Вино бессамости, ударив им в голову, вывело их за пределы добра и зла. Они вкушают вино, но не губами и ртом, обретая свободу от стыда и доблести.
Все суфийские благочестивые формулы и выражения восторга, иллюзия одиночества, мистические озарения и чудеса они отбрасывают за единый запах отстоя*, спотыкаясь как пьянчужки, завороженные небытием… Зубочистка, посох, молитвенный коврик и четки – всё отдано за отстой. Они падают и поднимаются, то в грязи, то в воде, их глаза вместо слез наливаются кровью. Иногда они блаженно радуются в царстве любви – как шахский слуга, гордый и ликующий. Иногда они стыдливо отворачивают лица к стене, иногда с сияющим челом радостно принимают казнь. Иногда в восторженной мистической пляске перед Возлюбленным они пляшут так, что не различишь, где руки, где ноги. Каждая новая песня певца вызывает в них в восхищенность иным миром.
* Отстой вина – см. дорд (прим. рус. пер.).
Они не воспринимают цвета и запахи, они совлекли с голов покров в десять слоев**.
** Лахиджи метафору покрова или плаща в десять слоев толкует как отсылку к пяти внутренним и пяти внешним органам чувств, которые после очищения суфийскими практиками позволяют восхищенному воспринимать божественные таинства и внимать им ухом Любви. СГР 624. Концепция пяти внутренних чувств в исламской философии обсуждалась в статье H. A. Wolfson. The Internal Senses in Latin, Arabic and Hebrew Philosophic Texts. Harvard Theological Review, № 2, 1935, p. 100.
Они удаляют все пятна, будь то черное, зеленое или голубое, отчищая все загрязнения этим чистым вином. Они пьют это кристальное вино залпом, чашу за чашей, пока подобно суфиям не очистятся от всех свойств.
В своем комментарии на приведенные выше стихи Мохаммад Лахиджи так описывает харабат:
Выражение “таверна руин” отсылает к божественному единству – будь это единство божественных действий, атрибутов или сущности.
В начале (Пути) это выражение имеет отношение к духовной стоянке исчезновения индивидуальных поступков и свойств (путника).
Выражение “завсегдатай таверны” отсылает к путнику, обладающему дерзким отважным нравом влюбленного, который достиг освобождения от уз подразделения и различения действий и свойств необходимого и возможного бытия и теперь видит действия и свойства всего как поглощенные Действиями и Свойствами Господа. Ни себе, ни другим он не приписывает никаких свойств.
Заключительная ступень “таверны руин” – на стоянке исчезновения в божественной сущности, где сущности всего изглаживаются и стираются в божественной сущности “к Нему восходит повеление всего” (Коран 11:123).
На самом деле “завсегдатай таверны” – это тот, кто свободен от эгоизма и безоглядно рискует собою в улочке небытия.
Молитвами не открыть дорогу к истине,
Путь к Реальности – в таверне сокрушенных.
Все хвалы и взывания, литании и просьбы
Лишь путают тебя у порога Возлюбленного.
Пока ты принимаешь его, ты – идолопокллонник.
Пока ты стремишься к нему, ты упоен опьяненностью.
Пока ты видишь “путь” и “путника”,
Ты – раб личных интересов, узник страсти,
угодивший в капкан самообмана.
Пока твое внимание занято творением либо разумом,
реальность трудно различить.
Оставь свои иносказания за дверью
и проходи с упоенной увлеченностью
в таверну исчезновения,
Пока не увидишь Истину оком истины.
Как конечному узреть бесконечное?
Завсегдатай таверны – посторонний для самого себя,
Он не ведает ни о свече, ни о мотыльке.
У него в голове и в сердце – один Господь.
Он пят до макушки человек-руина
Мёртв к личным интересам, он пребывает в исчезновении.
Он – вне благого и неблагого,
Сокрушенная душа, что превосходит
Водительство ума и безумия,
вне сферы рассудка и умопомешательства.
Сокрушенное сознание, которое не исповедует ни веры, ни ереси,
не знает ни религии, ни неверности,
не хватается за подол ни злодея, ни святого…
Человек-руина не взирает на творение.
Ни сосредоточенность, ни рассеянность
не нарушают его представлений.
Так как его место – безместность,
ищи его примет в их отсутствии.
Эгоистическая природа “я и ты”
незримы для сокрушенного сознания,
оно вне отрицания божеств,
стоит на подтверждении божественности.
Человек-руина не думает об обретении,
он равнодушен к потере и скрыт от своих глаз,
опустошенная душа не знает самой себя,
она вне религии и традиции.
Боль и удовольствие не трогают ее.
Вне круга “здесь и там” –
двойственного царства неба и земли –
одеяние Реальности покрывает это место.
Хватит мистики.
Нурбахш, довольно загадочных речений.
Лишь Богу ведома таверна сокрушенных.
Я возношу свою нижайшую хвалу
Искренноси и величию того,
кто открывает мне путь в святая святых
и в таверну сокрушенных.
С глубоким трепетом хожу по улочкам Опустошенья,
где у стены таверны непрестанно Друг дает поруку в том,
что Он за мной присмотрит и дарует узреть Его.
Он – тот, кто промерил дух таверны до дна,
в то же время отпускает всё, что имеет, жертвуя всем.
Мир для него – пустыня: смерд куда ни глянь.
Поэтому он с готовностью
отдает чалму и халат благочестия
за вино таверны.